23
Перед свадьбой Внук решил поменять место жительства, не изменяя, впрочем, Чертолью. До этого знаменательного события он квартировал в особняке XIX века с надворными постройками. Щедро украшенный лепниной, большой господский дом с мезонином имел фасад с шестью колоннами, которые поддерживали рельефный лепной фриз под фронтоном. Этот рафинированный образец русского классицизма принадлежал в свое время ректору Московского университета известному хирургу Альфонскому, в гостях у которого не раз музицировал Чайковский, подсадивший Внука на оперу. Пронумерован дом не был, зато справа и слева от него имелись строения с одинаковыми номерами: 35. Внук находил вполне логичным, что пронумерованы флигели челяди, но не господский дом. Дом должен носить имя владельца. А плоть необходимо нумеровать и регистрировать. Когда комьюнити озаботилось инвентаризацией своих закромов, Мосгорстат – подразделение холдинга – ввел код ИНН для смертных обитателей Москвы, ну а затем уже и всей России. Такая практика существовала в мире давно и помогала оценивать ресурсы органики.
Надо сказать, что Уара некоторым образом напрягало соседство с вдруг выскочившей, как прыщ на носу, Академией художеств и президентом ея – Цурабом Зеретели, обосновавшимся в бывшем служебном корпусе городской усадьбы, которую великий живописец и скульптор современности отжал в свое время у Тучковых-Морозовых. Кроме того, у Внука изменились чисто художественные приоритеты: его увлек модерн, поэтому он с интересом поглядывал на «Лайт-Хаус» в стиле русского модерна, что выстроен был не так давно Сопохиным-сыном в Сеченовском переулке, соединяющем Остоженку и Пречистенку. Сюда он и привел Машу, которой дом вполне понравился, но у нее возник совершенно резонный, по мнению Уара, вопрос:
– Как можно было назвать строение в стиле русского модерна «Лайт-Хаусом»?
– О! Чему ты удивляешься? Это как раз вполне в духе московской элитной плоти, равняющейся на Лондон. Под нее ложатся, прогибаясь в экстазе, все архитектурные бюро, – усмехнулся Внук. – Никакого чувства стиля. Что в Лондоне услышали, то тупо и применили, не считаясь с контекстом.
Впрочем, к самому строению у Уара претензий не было. Парковка, «кремлевский президентский» лифт и высокотехнологичная начинка вполне оправдывали ожидания при такой цене за квадратный метр. В отделке холлов и вестибюлей использовалось красное и ореховое дерево. Множество витражей, парадные лестницы, французские окна и балконы – все радовало глаз. Некую камерность придавала дому общая гостиная с камином, наводившая на мысль о миксе из элитных соседей долгими зимними вечерами. Аппетитные перспективы сулила в этом смысле и инфраструктура: в доме имелись бассейн, сауна, тренажерный зал, сигарная комната и бильярдный зал. То есть по всем статьям обустроиться там можно было с комфортом. Нет ничего вкуснее благорасположенных к тебе соседей. Под коньячок, под сигару, под умный разговор в общей гостиной с камином, не говоря уже о сауне… Внук сглотнул. Но была еще одна причина выбора именно этого места обитания.
– Ты видишь, – показывал он Маше, – верхний этаж дома перекликается с «Опера-Хаус». Раньше я любил, припарковав авто возле арки, слушать, как упражняются юные вокалисты. А теперь можно будет наслаждаться, не покидая жилища.
Маше смотрела на Уара влюбленными глазами и боялась поверить своему неожиданному счастью. Боялась, что это – не навсегда и вот-вот кончится. Он держал ее под локоток, а Маше хотелось, чтобы он крепко обнял ее за плечи. В конце концов она решительно взяла возлюбленного под руку. И было в этом положении больше близости и доверия. А он разглядывал Дом Оперы и улыбался амбициям смертных. Его забавляла новая московская архитектура, хотя этот кегельбан из балясин угрожал стать настоящим бичом столицы. Уару остро не хватало хороших линий. Смертные творцы спешили оставить свой след на лице Москвы. Единственное, с чем отлично справлялись архитекторы отец и сын Сопохины, так это с регулярным устройством высоток, качающих ПРА для комьюнити.
– Как же такую громадину втюхали среди милых уютных особнячков? – подивилась Марья, впрочем, без особого огорчения.
«Опера-Хаус» был первым опытом проращивания целесообразной архитектуры в зоне «золотой мили» Остоженки-Пречистенки.
– Я полагаю, что архитектура должна быть соразмерна городу, пропорциональна его проспектам и площадям. А что до исторической застройки, то, видишь ли, подобные статусные районы в историческом центре, востребованные элитной плотью, имеются во всех мировых столицах, скажем, в Париже – это бульвар Ланн, в Нью-Йорке – Пятая авеню, в Лондоне – Найсбридж и Белгравия. Но московский обыватель, в отличие от заграничного, лишен здоровой иронии: уж если возьмется отстаивать принципы, то жизнь положит под бульдозер. Она у него и без того коротка, а с принципами и вовсе не жизнь, а только заметка в газете. Да и с бульдозерами ни у мэрии, ни у холдинга ЗАО МОСКВА никаких заминок не предвидится. Бульдозеров во все времена на любые обывательские принципы хватало.
– Москвичей можно понять – они любят гулять здесь.
– Да, московский обыватель любит в выходной день пройтись, ностальгируя по статусно чужой для него «малой родине», вдоль старых особняков и завести разговор о дореволюционной покойной жизни дворянства и купечества. Хотя его предки ютились небось где-нибудь на дальних заставах… А ведь и неведомо обывателю, что в особняках до конца XIX века не было канализации, и девушки трепетные стыдливо задвигали ножкой под кровать ночной горшок. Не хотите ли таких удобств, драгоценный обыватель? – усмехнулся Уар. – Кто помнит о бытовых накладках за блеском балов? Кто готов воспринимать эпоху во всей полноте: с золотарями, ночными горшками, вонючим торжищем, истекающим помоями, с которого кухарки несли снедь в господский дом?
Умолчал Уар только о том, что в угоду московским обывателям, озабоченным сохранением при их жизни мест, которые к ним во все времена не имели никакого отношения, каждый целесообразный проект оборачивался в правильную, легко глотаемую облатку: подхватывалась благотворительная идея человека с безупречной репутацией и мировым именем, а уж из нее затем выковывался в тайной кузне «троянский конь», во чрево которого напихивали, уминая, ПРА-пригодные объекты: бутики, клубы, гостиницы, рестораны и, разумеется, элитное жилье, ради которого все это и затевалось.
Начало этому перерождению Москвы положил Калининский проспект. Кстати, дедушка Калинин, вспомнилось Уару, был мужичком себе на уме. Он прознал о существовании комьюнити и очень хотел быть приобщенным доподлинно. Даже предлагал испить свою супругу. Но в комьюнити, как и в КГБ, не любили инициативщиков. А что до облика Москвы – так чем резче перемены, тем меньше скуки. Внук давно тяготился отсутствием кардинальных визуальных перемен. Хотя шалили отец и сын Сопохины, по мнению Внука, скучновато.
Уар с Машей вернулись к машине, припаркованной у арки. На афише развернутого к проезжей части лайтбокса значилось, что через два дня в этом храме искусств будут давать «Царскую невесту». Именно на это число и была назначена свадьба Уара и Маши. События, происходившие в старом фарсе, положенном на музыку Римским-Корсаковым, не имели под собой реальной исторической основы и были, по утверждению Дядьки, чистым оговором. У него якобы и в мыслях не было травить цареву невесту, а руководствовался он исключительно желанием заполучить ядрену девку, которой царева невеста встала поперек горла. Внук тогда по малолетству толком не разобрался в правых и виноватых. Совпадение же чисел, на которые были назначены обе свадьбы – оперная и его собственная, – счел перстом указующим. И еще усмотрел он в этом некий эстетический и исторический изврат, которые Внук любил как редкую забаву. Распрощавшись с Невестой, он позвонил ответственному за церемониал и объявил, что жениться желает непосредственно в опере и, стало быть, следует подправить кое-что в либретто, а может, и переписать наново.
