Появившись на свет в одном из особняков тихих Пречистенских переулков, где жизнь, казалось, течет вне русла времени, князь, войдя в ум и созрев душою, озаботился возвращением фальшивой Пречистенки в честное лоно Чертолья и весьма в этом преуспел: с одна тысяча девятьсот двадцать первого года на протяжении семидесяти двух лет – в самые тоталитарные времена, что само по себе удивительно, – улица носила имя идеолога анархизма, вновь став заповедным местом, коим оно и было в начале времен. Заслуги князя в перекодировке Колыбели московского комьюнити по достоинству оценило его руководство, в результате чего и приобщило его светлость доподлинно. Но все в жизни этого непростого места повторяется циклично. Новая смертная власть оказалась святее Папы Римского и, перекрестившись на сорок сороков церквей, а также (чем черт не шутит?) трижды сплюнув через левое плечо, вновь объявила Чертолье пречистым. Освятила его одним только своим постановлением за порядковым номером и подписью.
И все-таки виделась Дмитрию Ивановичу в суждениях князя некая злонамеренная гипербола: и Москвич не так прост, хоть и затуркан, и Случайный человек не такой уж провидец, чтобы самую суть с налету разглядеть. Напротив, полагал Дмитрий Иванович, Случайный человек ЭТОГО никогда не заметит, а станет таращиться на Царь-пушку да на Царь-колокол, ну еще, пожалуй, по магазинам бегать. Да так растеряется, что ничего и не купит путного. И, отбросив философические экзерсисы князя, великий химик вновь обратился к приятностям. Ах, как же это хорошо, подумал он, увидев заглянувшего в курилку молодого человека, что любознательное юношество еще заходит в эти стены, пропитанные наукой и культурой! Юные и горячие студиозусы несут сюда свою плоть и кровь, не забывая и продолжая питать своих великих учителей… Он смахнул украдкой светлую слезу и вытер о дурно сидевший пиджак руку. С руками сего господина постоянно что-то происходило. Однажды, читая лекцию, он несколько раз отмахнулся от назойливой сентябрьской мухи, летавшей над кафедрой, и неожиданно поймал ее. Не прерывая лекции, а только изумившись лицом, Дмитрий Иванович сунул руку с мухой в карман сюртука и некоторое время решал, как ему выйти из неловкого положения. Аудитория, затаив дыхание, следила за рукою лектора, топорщившей карман. Выпускать муху было глупо и пораженчески, а держать в руке тоже глупо, да плюс к тому – щекотно. И когда господин лектор, совладав с собой, размазал муху пальцами по ладони, произведя при этом волнообразные движения поверхности кармана, заметные со стороны аудитории, впечатлительная барышня из первого ряда, зажавши рот ладонью, выскочила вон из аудитории.
А с князем у них и при жизни-то взаимопонимания не было. Слишком разное содержание химик и анархист вкладывали в понятие «реакция». Но мысль о том, что прошлое питается настоящим, без сомнения, заслуживала внимания.
1
Людям свойственно ошибаться. Как единолично, так и всем скопом. Людям свойственно стремление докапываться до скрытого и при этом не замечать очевидного. Возможно, вся эта история так и не стала бы достоянием общественности или приобрела бы со временем совсем другой окрас, если бы не прыткий корреспондент газеты «Московские слухи» Петр Передельский. Но таково назначение этой профессии: найти потаенное и обрушить его на головы ничего не подозревающих граждан.
Никакого продуманного плана у корреспондента сроду не водилось, и действовал он сумбурно и бессистемно, полагаясь лишь на подсказки окружающей среды. И, следует признать, среда не скупилась, преподнося ему немало сюрпризов. Взять хотя бы вчерашнее посещение Ленинки: заглянув в курилку в поисках знакомых, Передельский был поражен сходством стоявшего там мужика с Менделеевым. Словно с портрета сошел в школьном кабинете химии, подумал Передельский, не затрудняясь во внерабочее время сочинением свежих, нештампованных сравнений. И поскольку этот случай был не единственным – Передельскому и раньше доводилось в разных московских учреждениях встречать людей, похожих на известные исторические персонажи, – он наметил себе обязательно развить эту тему в какое-нибудь мистическое эссе.
Страх и смерть во все времена считались самым ходовым товаром на информационном рынке. На этой ниве и решил прославиться столичный журналист. И теперь профессиональные амбиции волокли его за шкирку на поиски мрачного эксклюзива в древние подмосковные каменоломни. В одной из них он, не без оснований, рассчитывал отыскать уникальный артефакт – тайный архив Вукола Ундольского, библиографа и библиофила, служившего в XIX веке в архиве Министерства юстиции и библиотекарем в Обществе истории и древностей российских. Упоминание об этом артефакте и схему с указанием места его схрона Передельский случайно обнаружил в бумагах князя Оболенского – близкого друга Вукола.
Не стоит думать, что Передельский был человеком не робкого десятка. Он конечно же боялся. Боялся безбашенного датого молодняка вечернего Подмосковья, боялся, что в каменоломнях он может встретиться если не с привидениями, то с бомжами и не успеть, так обидно не успеть увидеть свое имя в золотой десятке столичных профи. Сколько раз ему приходилось уносить ноги и спасать дорогую казенную технику! Но на сей раз корреспондент, помимо редакционной аппаратуры, был вооружен кайлом. Кайло придавало ему уверенности. Он отхлебывал из термоса обжигающий грог, изготовленный собственноручно, и чувствовал себя Индианой Джонсом в поисках Святого Грааля.
На берегу реки Рожайки, вода которой из-за ледяных ключей холодна в любое время года, в окрестностях деревни Редькино еще со времен Екатерины существовали три каменоломни. У Передельского имелась копия весьма подробной схемы, начертанной рукою Вукола. Правда, с тех пор местность могла претерпеть значительные изменения как в растительности, так и в строениях, но Петя верил в свою звезду и вдохновенно рысил по местам, известным своей «магической силой», в ожидании сенсационных находок и разоблачений. Первым объектом его расследований несколько лет назад намечалась Болотная площадь, где во времена Иоанна Грозного публично казнили колдуна по имени Элизий Бомелий. Приличные люди совершенно справедливо считали колдуна негодяем, чем, очевидно, и полюбился он царю-душегубу, снискав доступ к монаршему трону. Стоустая молва носила, что именно он склонил мрачного мизантропа – Иоанна Грозного к опричнине. Попав в окружение царя, Бомелий вошел во вкус придворной жизни: плел замысловатые интриги, оговаривал и отравлял бояр и участвовал в казнях, пока сам не попался на переписке с врагами. Вскоре Передельскому стало понятно, что эту грядку уже окучили до него. Но он не привык пасовать перед трудностями и вознамерился было заняться Царицыном, которому приписывали темное прошлое и подозрительное настоящее. До правления императрицы Екатерины это место именовалось Черной Грязью, и было заселено мигрантами из Румынии, или, как тогда ее называли, Валахии. Если верить легенде, попавшейся недавно Передельскому на глаза, то двухсотлетнее запустение Царицына было связано именно с происками одного валашского колдуна. Дело в том, что первоначально Екатерина поручила обустраивать парк архитектору Василию Баженову. Однако когда в будущем парке появились первые постройки, императрица повелела зодчему уничтожить свое творение. От обиды Баженов якобы обратился к валаху, на которого ему люди указали, и тот взялся сотворить в Царицыне «место пусто». Как известно, Большой дворец, выстроенный спустя некоторое время конкурентом Баженова, Матвеем Казаковым, постигла печальная участь: он сгинул в весьма подозрительном пожаре. В народе мгновенно пронесся слух, что проклятие валаха сработало. С тех пор, до самого строительства нового комплекса, место это считалось нечистым. Народишку там пропало немерено. И если бы не внезапное возрождение Царицына в виде попсового туристического объекта, Передельский обязательно замутил бы на эту тему что-нибудь драматическое.
