Глупо сидеть здесь, терять время и ничего не чувствовать.
Я прикрываю глаза, я очень хочу что-то почувствовать. Хоть
что-то.
Есть!..
Сладко ноющее плечо шепчет мне: это даже хорошо, что так
получилось. От одного конкурента на пути к Тинатин ты избавился, разве не этого
ты хотел?
Все правильно.
Я принимаюсь осторожно обшаривать карманы Лориной куртки:
где-то должны быть ключи от «Галантца». Пусть она оставила в салоне рюкзак, но
уж ключи-то точно взяла с собой.
Ключи находятся, никто на них не польстился: они (и пульт
центрального замка) болтаются на брелке с крошечным плюшевым кенгуру. Прежде
чем уйти, прежде чем покинуть Лору, я легонько касаюсь ее еще теплой кожи
кончиками пальцев, вот и все, принцесса. Я бы поцеловал Лору на прощанье, но
«J’embrasse Pas».
…Вот уже полчаса я стою на обочине МКАД, включив аварийные
огни. Паспорта Максима Ларина, вот что меня удивило. Вернее, фотографии в
паспортах. На обеих фотографиях – цветной и черно-белой – Максим Ларин похож на
меня. Вот почему его лицо показалось мне смутно знакомым, виденным когда-то
давно, в пыльном зеркале; конечно, сходство не убийственное и двойниками нас не
назовешь; подбородок Макса чуть тверже, рот – определеннее, брови –
решительнее, если бы я каждый день отстреливал по кавказцу (румыну, поляку,
японскому ритуальному убийце, американскому ресторанному критику) – то со
временем сходство стало бы полным. Но и сейчас утверждать, что Максим
Леонидович Ларин и я – не одно и то же лицо, вряд ли кто-то решится. Еще одна
приятная неожиданность: у Макса Ларина открытая шенгенская виза на год. Гы-гы,
бу-га-га, нахх! Получить шенген сейчас не легче, чем пробежать стометровку с
олимпийским рекордом, не легче, чем переспать с принцессой Монако, не легче,
чем сделать операцию по перемене пола; сытая политкорректная Европа нас
недолюбливает, провались она пропадом. За какие заслуги перед родиной и
Евросоюзом получил шенген Максим Ларин – неизвестно.
Я лечу в Стокгольм, накось, выкусите, г-жа Паникаровская!
В вашем сраном журналишке я больше не появлюсь. Пускай
теперь младенцев-тамагочи поучает кто-нибудь другой. Самое время начать жить
по-настоящему. Самое время.
В рюкзаке Лоры звонит мобильник.
Совершенно машинально я достаю его и несколько секунд смотрю
на загоревшийся дисплей.
Avgyst sweetness
Август, сладенькая, сладчайшая, ну надо же, какие нежности!
Пошла ты в жопу, Август!..
У Лоры шесть не принятых звонков, четыре из них (включая
только что прозвучавший) – от Август, еще один – от уже упоминавшейся
Самолетовой, еще один – от г-жи Паникаровской (я знаю ее номер), в латинской
интерпретации Лоры это выглядит как «Soska», вспомни дурака, он и появится, как
говорит Великий Гатри. Лора пользуется большой популярностью у жителей обеих
столиц, надо же! за последние сутки мне не позвонил никто. Никто не
поинтересовался, куда я слился, испарился, исчез, может быть, я вообще завернул
боты на просмотре южнокорейского боевика «Спрятаться негде». Никого это не
волнует. Да и пошли вы все в жопу вместе с Август!.. Удзаттэ!..
Я не вернусь.
Решено.
Лорин рюкзак выглядит капитально. Кожа хорошей выделки, хоть
и слегка потертая; благородная расцветка, я всегда мимолетно завидовал ее
рюкзаку. Теперь у меня появилась возможность полететь с ним в Стокгольм, так
почему бы ей не воспользоваться?
Да.
Почему бы не воспользоваться рюкзаком Лоры?
Почему бы не воспользоваться документами Макса?
Остается только решить, что делать с моими собственными, их
немного, всего-то жалкий паспортишко, даже удостоверение сотрудника «Полного
дзэна» я с собой не взял; все-таки два комплекта документов – это слишком.
Лишний геморр.
Я зарываю свой паспорт тут же, у обочины, предварительно
завернув его в целлофановый пакет, который нашелся в рюкзаке у Лоры (не
преследуя никакой цели, на всякий случай). В тот же пакет отправляется и Лорин
паспорт, и еще какие-то ее бумажки, изучать их мне влом. И Лорин телефон, и мой
собственный телефон, глупо цепляться за него, если по нему и так никто не
звонит. Мобильник Макса, вот что я оставляю себе, фотографии Тинатин, пусть
плохого качества, пусть небрежно сделанные; фотографии Тинатин будут греть мне
сердце.
Могила получается такой же неглубокой, как и та, в которой я
зарыл Макса Ларина, к тому же на то, чтобы вырыть ее, и тридцати секунд не
понадобилось. Я уговариваю себя запомнить место (метрах в пятнадцати высится
биллборд какой-то компании по производству хлебобулочных изделий), но тут же
благополучно забываю его.
Стоит мне только снова сесть в « Тойоту» и ударить по газам.
Я не вернусь. Решено.
* * *
…Август дома не одна.
Удивительно, что она вообще дома: девушки, подобные Август,
предпочитают проводить вечера вне домашних стен. Я заехал к ней наугад, без
задней мысли, просто потому, что в огромной Москве мне некуда податься; у меня
нет здесь друзей, настолько близких, чтобы остаться на ночь. А остаться на ночь
в клубе «Hangar 51-19» – удовольствие сомнительное. Даже при наличии
DVD-плейера и четырех дисков, включая сагу об Освальде – счастливом кролике.
Даже при наличии мертвой Лоры. Ее рюкзак я оставил в машине, от греха подальше,
вдруг Август его вспомнит. А лишних вопросов мне хотелось бы избежать.
– Привет, – говорю я, как только Август открывает
дверь. – А Лора еще не появлялась?
– Нет. – Август с трудом вспоминает меня. С трудом
и с неохотой.
– Странно.
Я мягко оттесняю Август от двери, мне нужно просочиться в
квартиру, не станет же Август выгонять из дому приятеля своей подружки.
– Действительно, странно. Я ей звонила несколько раз.
Телефон не отвечает. Уже можно начать беспокоиться или лучше повременить?
– Лучше повременить. – Я достаточно убедителен в
своей лжи. – Лора, она такая… Любит исчезать в самый неподходящий момент.
– Да, – голос Август полон легкой грусти. –
Исчезать в самый неподходящий момент – ее кредо.
– Я ее подожду, если ты не против.
– Конечно.
Август возвращается в зал с бонсаями, кальянами и
венесуэльским гамаком, по ходу теряя остатки и так незначительного интереса ко
мне. Я следую за ней.
За то время, что я отсутствовал, левый, ближний к окну,
угол, Превратился в фотостудию: пять больших софитов, около десятка софитов
поменьше, еще несколько осветительных приборов стоят прямо на полу. Стеклянной
стены, выполнявшей роль окна, тоже не видно, она плотно зашторена. Август
возится со светом: устанавливает фильтры, меняет углы освещения; все это – ради
существа, восседающего на некоем подобии подиума.
