– Вечер у нас занят. А что ты забыла на Пречистенке?
– У меня съемки. – Август грустнеет, непонятно, с
чем это связано: с ее делами на Пречистенке или с отказом Лоры.
– Концептуальные фото унитазов?
– Почти. Концептуальные фото модных писателей.
– Вот несчастье! У нас есть модные писатели?
– И даже больше, чем ты думаешь.
– Ненавижу модных писателей. – Лора вполне
искренна.
– Их все ненавидят, но все читают, – философски
замечает Август.
– Их никто не читает, но все о них говорят, –
философски замечаю я.
– Он тоже журналист? – Август кивает в мою
сторону.
Журналюга, – Лору веселит позднее прозрение
Август. – Журналистишко. Продажный писака. Бумажная крыса. Иуда Искариот.
Бесплатное приложение к каталогам нижнего белья. Можно было бы сразу догадаться
по его дешевой физиономии.
– Тоже пишет о жратве?
– О кино.
– Я не смотрю кино, – Август с облегчением
вздыхает. – А в кинотеатры хожу, только чтобы целоваться в последнем ряду.
– Ну что ты врешь, Август! – внезапно раздражается
Лора. – Когда ты последний раз целовалась в кинотеатре?
– Поймала, поймала, – Август принимается
хохотать. – Сдаюсь! Последний раз это было с тобой, и не в кинотеатре, а в
клубе, на дне рождения Самолетовой.
– Точно. Ты тогда еще познакомилась с этой своей
пассией… Как-то бишь ее звали?
– Билли. В честь Билли Холлидей, джазовой певицы.
– Точно! Что-то такое она ввернула, прежде чем
свалиться под стол. Что-то такое… У меня даже под коленкой зачесалось…
– Любовь – странный фрукт, – Август почти
декламирует с невесть откуда взявшимся американским акцентом. – Вот что
она сказала.
– Глупее не придумаешь.
– Это цитата из Билли Холлидей.
– Как будто цитата не может быть дурацкой, –
вполне резонно замечает Лора.
– Она теперь тоже модная писательница.
– Кто? Билли Холлидей?
– Сама Билли.
– Господи, – Лора кривит губы в неподражаемой
гримасе. – Если мы будем продвигаться такими темпами, то скоро и навозные
мухи начнут выдавать в месяц по бестселлеру. В соавторстве с навозными жуками.
– Ты не права. В том смысле, что навозная муха написала
бы не в пример лучше.
– Кто бы сомневался, Август, кто бы сомневался! За то
время, что я ее знала, она разродилась лишь одним помойным стишком. Ты помнишь,
да?
– А-а… «Я выщипала брови. Видно зря.
Поперлась ты
Глазеть на стриптизерок». Он?
– Он.
– У меня есть авторский экземпляр ее книги. «Две
девушки в тени, одна девушка на солнце».
– Это название? – запоздало пугается Лора. –
Надо же, срань какая!
– Срань с дарственной надписью, заметь.
– Представляю, что она там тебе накарябала!
– Нет, ты даже не представляешь… – Август забавляется,
как дитя. – «Пора выходить из тени, пупсик! Я уже на свету».
– Я и забыла, что ты когда-то откликалась на пупсика,
бр-р! А это название…Кажется, я его уже слышала.
– Видела, – поправляет Лору Август. – В
клубе, где мы отмечали самолетовскую днюху. В туалетной кабинке.
– Точно! По-моему, я сама его и написала! Красным
маркером.
– Ну, положим, написала это Самолетова. И не красным, а
черным, – говорит справедливая девушка Август. – Но и ты могла бы
такое сочинить. После того количества пива, которое мы высосали.
История, часть которой я заприметил в «Че…», повторяется,
вопрос лишь в том, хватит ли на всех, одержимых писательским зудом, туалетных
кабинок.
– Такое мог сочинить кто угодно, но модной, как ты
говоришь… м-м.. писательницей стала она. Билли.
– Ничего не поделаешь, – вздыхает Август. – У
нее лицо модного писателя.
– А что, у модных писателей какие-то особенные
лица? – наконец-то решаюсь вклиниться я.
Август снисходительно улыбается, Лора хмыкает, я кажусь себя
жалким сосунком, случайно затесавшимся в ряды посвященных. Я мог бы написать
капитальный труд о жизнедеятельности среднестатистического российского
тамагочи, но подвид «модный писатель» мне не по зубам.
– Ну конечно! – Август корчит страшное
лицо. – Они примерно такие!
(Зрачки Август скатываются к переносице.)
– И такие!..
(Брови Август лезут вверх.)
– И такие!..
(Август раздвигает пальцами рот и высовывает язык.)
– Да ладно тебе, – морщится Лора.
– Нет, серьезно!.. А если совсем серьезно… Тебя должна
любить камера, ну или объектив на худой конец… И не просто любить… Сума по тебе
сходить, хотеть тебя, как девка-нимфоманка. Если тебя любит камера, на все
остальное можно положить с прибором.
– То, чего хочет камера, – хочет бог! – Лора
наставительно поднимает палец.
– Тебя может ненавидеть собственная собака, тебя может
ненавидеть кошка, которую ты нарисовал, но камера должна любить тебя
обязательно.
– А если нет? – глупо спрашиваю я.
Если нет – карьера модного писателя тебе не светит. И
неважно, какую пургу ты будешь нести. Можно ввернуть что-нибудь позабористее,
типа «Иногда я чувствую себя скоросшивателем». Или: «иногда я чувствую себя
машиной для перевозки трупов». Или сказать, что все написанное навеяно раком
яичек второй стадии. А можешь вообще ничего не говорить или придумать самую
банальную историю, где все чувства рифмуются со словом… – Август выжидательно
смотрит на нас с Лорой.
– Со словом «блядь, твою мать», – высказывает
предположение Лора.
– Со словом «секс», – высказываю предположение я.
– Секс подойдет, – Август кажется вдохновленной
собственной речью. – С сексом все сталкиваются, рано или поздно, в той или
иной форме. А люди – они такие… Они воспринимают только то, что уже знают. Или
думают, что знают. Все остальное им до лампочки. А вообще-то они мудаки, эти
писатели… Поздравьте меня, сегодня я буду снимать мудаков…
– Билли тоже в списке? – уточняет Лора.
– В списке один парень, который никогда не снимает
бейсболку, еще один, который вытатуировал у себя на руке часы без стрелок, еще
один, который общается с духом Торквемады, у него как раз рак яичек. И три бабы
без макияжа и с обгрызенными ногтями.
– И Билли? – не унимается Лора.
– И Билли.
