– Ваше право, дорогой мой. Ваше право.
Марго издает губами звук, что-то среднее между «П-фф» и
«Уф-ф», после чего карты, лежащие на плите, загораются. Они горят недолго,
несколько мгновений, коротким, но ослепительно ярким пламенем. Они не оставляют
никаких следов, даже горстки пепла.
Облегчение, вот все, что я испытываю. Красные перцы и шпинат
порядком надоели мне, слава богу, что все закончилось.
– Мне нужно готовить, – заявляет Марго. – На
кухне так много дел, а я совсем одна…
– Я понимаю. Ваш хозяин мог бы увеличить штат
работников.
– Это замечательная идея, но никто здесь больше десяти
дней не задерживается.
– Почему?
– Откуда же мне знать?..
Теперь Марго поглощена заправкой салата. Оливковое масло,
немного лимонного сока, какие-то специи из баночек с плотно притертыми
крышками, Марго не просто заправляет салат, она священнодействует. Мысль,
которая брезжит во мне и которая отделяется от меня, отпочковывается,
расцветает, подобно бутону; я мог бы вставить бутон в петлицу, но я протягиваю
его прекрасной пастушке, очаровательной кухарке, гадалке так себе:
– По-моему, вам нужно заняться приготовлением любовных
снадобий, Марго. Если вы уж так хорошо разбираетесь в любви.
– Мне и без того не продохнуть, – снова начинает
жаловаться Марго.
– Сочувствую.
– А вы хотели бы получить любовное снадобье?
– Я хотел бы завоевать девушку…
– Все остальные говорили так же.
– Плевать мне на остальных.
– …но ни у кого из них не было разных глаз.
В голосе Марго слышится одобрение, глаза разного цвета
встречаются не так часто, как просто зеленые глаза или просто карие глаза, их
можно отнести к разряду аномалий – таких же, как и сама Марго. Вернее,
способность Марго менять масть в зависимости от обстоятельств, становиться
другой, быть разной. Я оказался лишь случайным свидетелем, спаржа и брюссельская
капуста видят это каждый день, черный кролик видит это каждый день, если он,
конечно, не порождение моих собственных галлюцинаций. Что совершила бы Марго
для человека, который понравился бы ей, которого бы она захотела – как женщина
хочет мужчину, как женщина хочет быть с мужчиной, не разной – просто быть. Что
совершила бы Марго для этого человека? Наверняка, не больше, чем она совершает
для меня.
Через минуту.
В эту минуту укладывается ее оценивающий взгляд. Взгляд,
полный симпатии и дружеского расположения. Я и вправду нравлюсь ей или всему
виной мои разные глаза? В руках Марго снова возникает нож – ниоткуда, как и в
предыдущий раз. И прежде, чем я успеваю что-либо сообразить, сказать хотя бы
слово, – она разрезает ножом рубаху на моем плече, а заодно полосует и
само плечо. Судя по усилию, которое прикладывает Марго, рана должна быть
довольно глубокой. Но боли я не чувствую. Кровь должна была хлынуть фонтаном,
но и ее нет. Происходящее видится мне в некоей последовательной смене кадров,
каждый из которых намертво фиксируется в моем сознании.
Марго ссыпает на ладонь содержимое одной из банок.
Марго подносит ладонь к ране на моем плече, сдувает темный
порошок внутрь.
Марго запускает пальцы в рану – ни одна крупица порошка не
должна пропасть.
Марго вынимает иголку из стягивающего юбки пояса.
Марго выдергивает нитку из рукава своей блузки.
Марго вдевает нитку в иголку.
Марго зашивает мне рану легкими, невесомыми стежками.
Марго издает губами звук, что-то среднее между «П-фф» и
«Уф-ф».
Только теперь я ощущаю едва заметное жжение, приятное
покалывание; тепло, идущее от плеча, разливается по всему телу. Мне хочется
спать, смежить веки на несколько минут – это было бы избавлением, исцелением:
сон, вот что я имею в виду. Засни я прямо сейчас, мне привиделся бы самый
прекрасный сон. Не те кошмары из-за задней дверцы платяного шкафа, которые
время от времени терзают меня, нет – прекрасный сон, Тинатин, вот кто царствует
в нем безраздельно. Решено: если он когда-нибудь мне приснится, я вряд ли
покину его, вряд ли вернусь.
Слова Марго возвращают меня к реальности:
– Голодная трава очень опасна. Сытая трава очень
сильна.
– О чем вы, Марго?
– Запомните это.
– Что это означает?
– Просто запомните: голодная трава очень опасна. Сытая
трава очень сильна.
– Я не понимаю…
– Не нужно ничего понимать. Просто запомните. Вы ведь
сами заговорили о любовных снадобьях. Это лучше, чем любое снадобье.
– Но…
– Повторите, что я сказала.
– Голодная… Голодная трава очень опасна, – бубню я
вслед за Марго. – Сытая трава очень сильна. Так?
– Верно.
– И что теперь делать?
– Ничего. Трава сама вам подскажет. Когда возникнет
необходимость. Когда придет срок.
– И когда возникнет необходимость? Когда придет срок?
– Мне нужно готовить.
Марго больше не обращает на меня внимания, все мои вопросы
обречены остаться без ответов, увязнуть в салате, утонуть в сковородах с
подливами, захлебнуться в винном уксусе; надо полагать, время, отпущенное мне
на визит к прекрасной пастушке, подошло к концу. Но не могу же я уйти просто
так!
– Вы должны объяснить мне, Марго…
– Я очень занята.
– Сегодня я убил троих. В одном случае имело место
трагическое стечение обстоятельств. Но в двух других… В двух других случайности
не было.
Безумец, зачем я говорю это Марго? Кто тянет меня за язык?
Неужели все это ради того, чтобы доказать кухарке из придорожного кафе, что моя
власть над людьми не менее сильна, чем ее власть над красными перцами?
Марго остается совершенно равнодушна к моим признаниям.
– Я убийца, Марго!
– Многие люди могли бы сказать о себе то же
самое, – с детской рассудительностью замечает Марго.
– А если… если сейчас я возьму нож и убью вас?
– Здесь нет ножей. Во всяком случае, вы их не найдете.
Марго улыбается мне невинной улыбкой, на этот раз вовсе не
улыбкой Моны Лизы. Однажды я уже видел такую улыбку, во франкфуртском
аэропорту… Да, это было во франкфуртском аэропорту. Определенно. Кенийка, с
которой я просидел всю ночь. К концу ночи, когда мы особенно сблизились, кенийка
показала мне маленькую иконку со святым, его имя вылетело у меня из головы, как
только рассвело. Я запомнил лишь то, что она называла его святым потерянных
вещей.
Святой на иконке улыбался.
