Billy Idol. «Sweet Sixteen».
Что она делала в свои сладкие шестнадцать, сладкая девочка?
Не Лора – Тинатин. Рассекала по трассам федерального значения в открытой
колымаге, в бардачке – колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет на
концепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец с
редакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образование
тамагочи, только он один без содрогания произносит слово
«прогмета-психоделика». Пачка сигарилл – и есть «прогметапсиходелика», та еще
крутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками –
замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что –
очки.
Очки были те же самые.
Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?
Для парня с дурной кровью, температурящего каждый
понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой,
все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне;
все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она
очки для парня с разными, как у опоссума, глазами?
Для парня с разными глазами. Для меня.
Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив него
обязательно сунут большой болт.
– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая,
очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи?
– Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. –
Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он не
похож.
Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит,
будто она в них родилась, немного найдется людей, способных приручать чужие
вещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах.
Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего.
– Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит от
восторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точь
как мой папаша на ближних подступах к оргазму.
– Я знаю.
– Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, ты
мне обещаешь?
– Нет.
Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, что
она может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей же
прикроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошлом
году, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей –
копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go»
[11]
.
– Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем на
нее не похоже. – Тридцать секунд.
Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случилась
какая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают же
люди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотя
неизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств.
С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт.
Ччерт. Чччерт.
Никто ее не пристрелит, на безмозглых одноразовых телок
надежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лорино
окружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший отдел убийца, а
ныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды,
стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий –
от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровым
креативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу их
интересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целовать
тебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты по
поеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол
«лизать» – «потому что это по-другому называется «. Все свои мыслишки о жизни,
трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Live
ournal».
Корпоративный дневник лузеров, ненормативная лексика
поощряется, альтернативный секс поощряется, фистинг и армрестлинг с инвалидами
детства поощряется, члены на ремнях – в мемориез, целую вас всех в глазки,
аллилуйя, сестры!..
– Она забавная. – Тинатин слегка поднимает бровь,
о, что это за бровь!., сияющая, восхитительная, на ней может уместиться одна
белка, или две райских птицы, или три паука-сенокосца, дождевые капли учету не
поддаются.
– Забавная?
– Забавная. Она.
– Лора?
– Лора. Да.
Я ненавижу Лору еще сильнее, чем «ЖЖ»
[12]
–
феминистки глагол «лизать»; прилагательное «забавная» – вот откуда исходит
опасность, Тинатин могла выбрать любое другое, но выбрала именно это:
забавная.
Это означает, что Лора способна удивить Тинатин, заставить
ее приподнять бровь – и тогда две райских птицы сорвутся в небо; это означает
динамичное развитие сюжета, я стал свидетелем завязки, остается лишь гадать,
какой будет кульминация. Две девушки в одной постели не менее занимательны, чем
девушка и японец, обжигающие ласки под балканское этно в переложении Бреговича
– «Мандолины, грайте!» или все-таки Джейн Б.?
Лора всегда добивается своего.
Сука.
Сука, но забавная. Проклятье!.. Разноцветные гирлянды
лампочек по неутомимым, движущимся вечно бортам карусели… Карусель – тоже
забавно, если уж ты взгромоздился на нее, никто тебя не догонит, внешний мир
сливается в одну сплошную линию, и ты – совершенно безнаказанно – можешь
показать ему язык. Лора на облупленном верблюде, Тинатин – на олене со
спиленными рогами, они проплывают мимо меня, проплывают и смеются, взявшись за
руки, недостижимые, прекрасные, прекраснее всех – Ти-на-тин.
Забавно,забавно,забавно.
Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..
– …Что-то не так, Макс?
– Все так. Лора забавная. Вы любите кататься на
карусели?
– А должна? – Губы Тинатин растягиваются в
иронической улыбке. Быстрой, очень быстрой, почти неуловимой – пора бы мне к
этому привыкнуть.
Никогда я к этому не привыкну. Никогда.
– Нет, но мне показалось…
– Карусель – это и есть «место повеселее»?
Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, она
срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на
карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные –
выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в
ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко
могут померещится пятна крови на клубном галстуке.
– Я не думаю, что карусель – место повеселее. –
Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного
обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью
которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.
