Мое лицо нисколько не изменилось, оно все так же открыто,
все так же симпатично, почему бы Ей не полюбить такого парня, как я?
Ей, Тинатин?
Я щерю зубы, белые, ровные, я постукиваю по ним кончиками
пальцев, вот черт, правый клык!.. Мне кажется, что он шатается!
Нет, только кажется. Все в порядке, все в полном порядке.
Одна темнокрылая бабочка и одна ящерица цвета морской волны
– это и есть мои разноцветные глаза, которые так понравились Анне
Брейнсдофер-Пайпер. Понравились настолько, что она готова была презентовать их
главному герою или главному злодею. Маньяку, извращенцу, человеку, склонному к
насилию и патологической жестокости, я под это определение не подпадаю. И
никакой я не злодей, хотя и жертвой обстоятельств меня не назовешь. Я –
типичный плохой парень, парень-изгой в угнанной тачке, одинокий печальный
любовник. Герой уймы фильмов, герой массы книг, заставляющий любого
законопослушного тамагочи уныло дрочить под одеялом. Я являюсь им в снах вместе
с органайзерами, пентхаузами, телевизорами на жидких кристаллах, я являюсь в
снах их девушкам, таким же законопослушным. Любой другой персонаж на моем фоне
выглядит пресным, плоским, лишенным страстей и жизненных сил. Вы только и
ждете, чтобы вас развлекли, хотя бы ненадолго вырвали из унылых будней,
пригласили бы на барбекю со смертельным исходом и чтобы не надо было платить за
вход?.. Что ж, получайте, получайте!.. Я мог бы стать фигурой не менее
культовой, чем любая из безмозглых певичек или актрисок, или топ-моделей, чем
любой из доморощенных секс-символов, я ничуть не более опасен, чем они. Во
всяком случае, я никому не засираю мозги. И не заталкиваю в глотку туалетную
воду «Хьюго Босс», и не призываю поджечь универмаг «Паттерсон» зажигалкой
«Zippo», и не предлагаю напялить на себя прикид от Келвина Кдяйна, и не
утверждаю, что отсутствие этого прикида делает кого-то лохом, мудаком и
козлиной, отставшей от жизни. Если бы с моих губ слетело что-то вроде «Ты – это
то, что ты носишь», я зашил бы себе рот суровыми нитками. Я стою целой колонки
в своей собственной рубрике «3,14здатое кино», кой черт, я посвятил бы себе
отдельный номер «Полного дзэна».
И ни одного рекламного разворота. Ни единого.
Уфф!..
Темнокрылая бабочка и ящерица цвета морской волны, я так и
никогда и не узнаю, на чью ладонь решилась бы посадить их Анна
Брейнсдофер-Пайпер – героя или злодея. И она никогда не станет автором
шестнадцатого романа. С другой стороны, не исключено, что резко подскочат
продажи остальных пятнадцати и придется допечатывать тиражи. И светлый ореол
сочинительницы crimi так и останется светлым, ничем не замутненным. Иногда и
смерть можно отнести к профессиональным достижениям. Эта счастливая,
подозрительно смахивающая на афоризм мысль почти примиряет меня с мученической
гибелью Анны.
А вот полицейский комиссар по имени Свен… Вряд ли он так уж
быстро с этим примирится, мне нужно усилить темпы зачистки, мне нужно энергичнее
пошевеливать задницей.
Я путешествую по дому с хлопчатобумажными салфетками в руках
(салфетки я изъял из кухонного шкафа), уже обработаны дверные ручки, перила
лестницы, комната лягушонка, где я переоделся в свои шмотки и откуда забрал
свой рюкзак. Халат с якорями занял свое место в ванной. Я тяну лишь с кабинетом
Анны. Вместо того чтобы отправиться туда, я спускаюсь в гараж.
Просторный, на две машины, сейчас там стоит лишь «Пежо»
Анны.
«Пежо».
Вот где полно моих отпечатков, хорошо, что я вспомнил об
этом! Методично протерев дверцы и ручки (снаружи и изнутри), протерев сиденья,
я задерживаюсь взглядом еще на двух транспортных средствах, стоящих в гараже.
Велосипеды. Мужской с рамой и женский без рамы, мне легко представить себе Анну
и полицейского комиссара, выезжающих на пикник в конце мая, Лягушонок никогда
их не сопровождала. Мне легко представить и сам пикник: бесполое, немощное
шведское солнце освещает волосы Анны, льется ей на плечи, она щебечет об
очередном маньяке, она хочет обсудить с мужем поворот сюжета, который кажется
ей зашибись каким оригинальным. Комиссар хмурится, грызет веточку петрушки,
бесконечное перетирание одного и того же затрахало его до невозможности:
он мечтает о Кении,
где можно отстреливать львов, зебр и антилоп, и они не будут
требовать присутствия адвоката, и им не нужно будет зачитывать их права.
Покинув гараж, я не отказываю себе в удовольствии заглянуть
в маленький просмотровый зал, о котором мне говорила Анна. Симпатичное
местечко, Жан-Луи, вот кто оценил бы его по достоинству. Комната метров в
двадцать, без окон, стены обиты мягкой, поглощающей звуки тканью
неопределенного цвета – то ли черного, то ли темно-синего. В дальнем углу стоит
кинопроектор, перед ним – широкий диван, на нем могли вместе устроиться
полицейский комиссар и Анна Брейнсдофер-Пайпер. В него могла втиснуть черную
задницу Кирстен. На нем могла разлечься Лягушонок с недоеденным гамбургером в
руках. Ничего этого уже не случится. А если и случится, то составить компанию
полицейскому комиссару будет некому.
Коробки с фильмами.
Они стоят друг на друге, по пятнадцать, а то и по двадцать
жестяных коробок в ряду, ими заставлена целая стена, надписи на ребрах сплошь
на английском, ни одного русского слова, а шведских слов я не знаю. Триллеры,
детективы, ужастики – судя по всему, коллекция собиралась самой Анной, отсюда
же она черпает сюжеты, чтобы потом переделать их до неузнаваемости. Я вовремя
раскроил ей череп, иначе рано или поздно какой-нибудь ушлый доходяга-киноман
схватил бы ее за руку, припер бы к стене, уличил бы в плагиате. Подметные
статейки, шепоток за спиной, презрение и без того не жалующих низкий жанр
волчар-критиков – кому это нужно? Анна Брейнсдофер-Пайпер непременно бы
расстроилась, она была бы раздавлена. Теперь же благодаря мне она счастливо избежала
этого. Теперь она находится под юрисдикцией смерти, а уж смерть сможет защитить
ее от любых нападок.
Я бы с удовольствием посмотрел какую-нибудь киношку, не
особенно забористую. Я соскучился по киношке.
Но времени у меня нет.
Мне еще нужно почистить кабинет Анны.
Я возвращаюсь туда неохотно, сердце саднит и ноет, жалость к
Анне разъедает его, как ржавчина, как кислота, все вышло глупо, по-дурацки, но:
не я первый начал.
Анна лежит там же, где я оставил ее; там, где ее настигла
каминная кочерга – в узком пространстве, ограниченном рабочим столом и
подоконником. Поленья в камине почти прогорели, я протираю каминные щипцы и
каминную лопатку, – все, чего касался, брать же в руки кочергу мне
неприятно: к тому месту, которое вошло в череп Анны, прилипло несколько волос,
несколько мелких кусочков кости, оно и само липкое от крови. Нет, я не
испытываю ни тошноты, ни головокружения, мне просто неприятно, да ты эстет,
милый, сказала бы Лора.
Я ограничиваюсь тем, что тщательно стираю отпечатки с
рукояти, после чего вешаю кочергу на место. Кажется, все. Осталось забрать
книгу, подаренную мне Анной, и приключение можно считать законченным.
