– Привет, я Дэн. Друг Анны, – говорю я. Быть
другом Анны мне гораздо приятнее, чем быть дружком Лягушонка.
Не громко, но и не особенно тихо, при желании толстуха могла
бы услышать меня. Она не слышит. Так, невидимый, неслышимый, я делаю несколько
осторожных шагов, я приближаюсь к Кирстен. Тут-то и становится различимой
надпись:
«HELLO!
I AM A BITCH!»
Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Напряжение, до сих пор сковывавшее
меня, отпускает, мне даже становится весело. Если ты сука, милая моя, то сам
бог велел поступить с тобой по-сучьи, уж извини. Ярко-желтая футболка
обтягивает бока Кирстен, жир так и выпирает из нее, чуть не лопается, стекает
вниз. Еще одна разновидность водопада, и я не потратил бы ни одного кадра,
чтобы заснять его. Быть может, колоритная фигура нигерийской домработницы
заинтересовала бы Август, даже скорее всего – заинтересовала, но Август мертва.
И Кирстен в самые ближайшие мгновения присоединится к ней.
– Привет, Кирстен!..
Никакой реакции. Да и хрен с тобой, Кирстен.
Я вынимаю из кармана халата пистолет, снимаю его с предохранителя
и взвожу курок. Выстрелы следуют один за другим, первый, второй, третий,
четвертый, пау-пау-пау, как сказала бы соплячка. Разница лишь в том, что ее
пау-пау-пау было совершенно безобидным, а после моего… После моего на
ярко-желтой футболке Кирстен расплывается ярко-красное пятно. Я ожидал увидеть
нечто другое, например – черное пятно или темно-бордовое пятно, что больше
приличествовало бы черному телу Кирстен, как бы не так! В этом доме все вовсе
не такие, какими кажутся. Туша кухарки сползает на пол, разделочный нож и
салатный перец выпадают из ее разжавшихся пальцев – эффект как от
землетрясения, я всерьез обеспокоен тем, как бы этот грохот не услышали в
соседних домах.
И еще. Мне очень хочется жрать.
Я лезу в холодильник не сразу, несколько минут я изучаю
удивленное лицо Кирстен, определить, сколько ей лет, – невозможно. Все
из-за черной физиономии, маскирующей любые морщины. У Кирстен толстый нос,
толстые губы и глаза навыкате, шеи нет, ее с успехом заменяют два или три
подбородка, после чего следует необъятная грудь, стать украшением фотоальбома
«Блондинки» ей не дано. Во-первых, потому что она не блондинка и даже не белая,
во-вторых – потому что она толстая. Кто станет переживать о судьбе толстухи?
Никто.
Эх, Кирстен, лучше бы тебе было оставаться в своей Нигерии,
вставлять палки в нос и железо в уши, носить тыквы на голове и играть на своих
тупорылых тамтамах!..
Я мог бы еще долго рассуждать о нелепом шведском конце
африканки и о том, что на стройную худощавую Анну не пришлось бы тратить
четырех пуль, хватило бы и одной, но тут мой взор падает на резиновые перчатки,
свисающие с края стола. Перчатки тотчас же направляют мои мысли по новому,
лишенному сантиментов руслу: надо бы позаботиться о том, чтобы замести следы.
По возможности.
По возможности, потому что я вовсе не уверен что все следы
удастся уничтожить. Ведь я пришел в этот дом как друг, как дружок, как сладкий
Дэн, я и думать не думал об отпечатках, я с самого начала был настроен
миролюбиво, и не моя вина в том, что все так обернулось. Виновата Лягушонок,
которая хотела меня убить, а пистолет (с боевыми, между прочим, и уже
проверенными мною патронами) дал осечку. А если бы не дал?
Я все сделал правильно.
И трем трофеям полицейского комиссара, висящим в кабинете
Анны Брейнсдофер-Пайпер (лев, зебра, антилопа) я могу противопоставить теперь
свои собственные трофеи.
Лягушонок.
Кирстен.
Анна.
На инкрустированных щитах из дерева они смотрелись бы
нелепо, бр-р-р, гадость, срань Господня, где я умудрился наследить? Ванная,
комната Лягушонка, кабинет Анны, перила лестницы, несколько дверных ручек, за
которые я хватался, еще будучи сладким Дэном, каминные причиндалы из латуни.
Так что работы непочатый край, и мне нужно энергичней пошевеливать задницей.
Но сначала – жратва.
Прежде чем ломануться в холодильник, я надеваю резиновые
перчатки: тонкие, белые, должно быть, Кирстен использовала их для мытья посуды.
Исходя из этого, перчатки должны быть мокрыми, по меньшей мере – влажными, но
они восхитительно сухи. Что ж, ветер трех смертей трех женщин, дующий мне в
лицо, чудесный морской бриз, можно назвать попутным. Облачившись в перчатки, я
открываю холодильник и обнаруживаю в нем тот же образцовый порядок. Самые
разнообразные продукты аккуратно уложены на полках, сыры вверху, овощи – внизу,
между ними – несколько неглубоких кастрюль и сотейник, упаковка пива, упаковка
баночной пепси-колы, коробка с пиццей, на ней я и останавливаюсь.
На ней и на пиве.
Пока пицца разогревается в микроволновке, я потягиваю пивко
и изучаю кровь, вытекшую из туши Кирстен. Она не так затейлива, как кровь Макса
Ларина и та первая кровь, которую я видел у Крюкова канала, стоит ли ожидать
другого от нецивилизованной уроженки Африки, такой же примитивной, как мебель
из «IKEA»? Но и кровь Кирстен способна на выбрыки, способна на сюрпризы: она
движется примерно в том самом ритме, в котором двигалась сама кухарка, она
складывается в узор, который я уже видел. На ковре в кабинете Анны – такие же
экзотические переплетающиеся фигуры. Неэвклидова геометрия. Спустя некоторое
время кровь достигает наушников, валяющихся на полу, они соскочили с головы
Кирстен в тот самый момент, когда кухарка рухнула и едва не проломила пол.
Теперь и я имею возможность послушать музыку, которую слушала Кирстен.
Кажется, это Боб Марли.
Покойный наркуша и растаман, такой же черномазый, как и
Кирстен. Будь здесь Великий Гатри, он мог сказать точнее, он мог даже выдать
название композиции, но Великого Гатри здесь нет. Зато есть Муки,
Муки-Муки-Муки, Муки-приятель, Муки-красавец. Муки пришел следом за мной, и он
не выказывает никакого беспокойства.
Коты все-таки замечательные существа.
– Здоров, бродяга! – говорю я Муки. – Тоже
проголодался?
Муки беззвучно открывает пасть.
Обнаружить кошачьи миски не составляет труда: они стоят
неподалеку от мойки, в укромном уголке между модерновым кухонным шкафом и
столом со стеклянной столешницей. Я снова лезу в холодильник, теперь уже за
молоком, которое я приметил на средней полке, и распечатанной банкой кошачьих
консервов, она стоит там же.
Пока я вываливаю в миски корм и наливаю молоко, Муки
вертится рядом со мной, ластится, всем телом трется о мои колени. Муки очень
деликатен в еде, он вообще очень деликатен, и в этом он похож на Анну. Мне
будет жалко расставаться с Муки, плохим собеседником, но хорошим слушателем. Он
бы никогда не стал свидетельствовать против меня, я знаю это точно.
…Начать лучше всего с ванной, там я оставил уйму отпечатков.
На краю джакузи, на шампуне и геле для душа, на механизме сливного бачка, на
раковине, на дверной ручке. Минут десять уходит на то, чтобы протереть все
сомнительные поверхности, еще столько же я рассматриваю себя в зеркале над
полкой с зубной пастой и щетками.
