Кое-как дохромав до темной махины доходного дома, я перевел дух и принялся колотить в запертую дверь.
– Открывайте, якорь вам в зад! Долго мне тут торчать еще?! Эй вы там, между палубами!
Через пару минут лязгнул засов, и выглянувший на улицу ночной сторож осуждающе покачал головой:
– Явился! А разукрасили-то как! Как разукрасили! Еще и бутыль приволок, пьянь старая!
– Не твое собачье дело, крыса сухопутная! – выругался я и прошмыгнул внутрь.
Обычно в таких случаях всегда низко шляпу на лицо опускал, но сегодня смысла в особых предосторожностях не было. По сравнению с моей нынешней физиономией последний бродяга раскрасавчиком покажется.
– Последняя декада оплачена! – крикнул сторож вслед. – Просрочишь, пожитки на улице ищи!
– При деньгах, не гоноши! – отмахнулся я, с трудом поднимаясь по крутой лестнице. Раньше приходилось изображать немощь, а теперь как бы вниз не сверзиться.
– Монету гони!
– На рассвете разбудишь, будет тебе монета. А нет – ни хрена не обломится, дармоед!
– От дармоеда слышу!
Я в ответ выругался, через дыру в кармане выудил провалившийся в подкладку ключ, отпер немудреный замок и без сил повалился на кровать.
Но сразу заставил себя подняться и запалил свечу. В неровном мерцании трепетавшего огонечка распечатал конверт, вытащил из него исписанный аккуратным почерком листок и углубился в чтение.
Маркиз Гаспар ди Абалья. Адрес, поэтажный план особняка и территории, расположение вывороченного прута в ограде, распорядок дня хозяев, список слуг, предупреждение о собаках.
Кто-то потратил уйму времени, чтобы собрать эти сведения, и все ради какой-то шкатулки? Что ж в ней такое?
Морщась от боли, я стянул с себя грязную одежду, кинул ее на пол и осторожно улегся на кровать. Какое-то время пытался устроиться поудобней, но вскоре усталость взяла свое, и меня сморил сон.
Разбудил дробный стук в дверь.
– Просыпайся, старый выродок! Вставай, рассвет уже!
– Проваливай, якорь тебе в зад!
– Сам поднять просил!
– А, беса в душу! Да встаю я, встаю!
– Монету гони!
– Все будет! А сейчас проваливай, попрошайка!
Обругав меня последними словами, сторож отправился восвояси; я осторожно поднялся на ноги и прислушался к своим ощущениям.
Голова просто раскалывалась, и это, похоже, надолго. А вот ребра ломило уже не очень сильно. Передние зубы слегка шатались, но не кровили. И левую кисть до сих пор сжимать больно.
Лицо… с таким лицом на людях точно лучше не появляться.
Я опустился на колени, поднял уходившую под кровать доску и с кряхтением вытащил из тайника дорожную сумку. Расшнуровал, достал замотанное в тряпку зеркало и глянул на собственное отражение.
Как ни странно, думал, будет хуже.
Под глазами иссиня-черные синяки, нос распух. Губы всмятку, на скуле багровеет оставленная сапогом отметина. Кожа в неглубоких ссадинах, от глаза к виску протянулся воспаленный росчерк пореза. Одно ухо слегка припухло, у другого рассечена верхушка.
Тот еще красавчик, короче. Но – двигаюсь. Руки-ноги шевелятся, голова на месте. Жив, и это несказанно радует. Мог бы и пластом после вчерашнего валяться. Пару раз серьезно зацепили.
Я хлебнул полынной настойки, плеснул на руку и промокнул царапины. Потом выволок из тайника сверток с чистой одеждой, принарядился, кое-как замазал гримом синяки и с тоской посмотрел в окно.
Светает уже. Пора.
Рассовал ножи, убрал за пояс шило, приладил бороду. На плечо сумку, под мышку бутыль.
И вновь на лестнице не пришлось изображать немощь. Ноги так и подгибались, а голову будто ватой набили. И не простой, но вперемешку с иголками. Жуть…
Распахнув приоткрытую дверь каморки сторожа, я с размаху швырнул ему на одеяло несколько монет и скривился в ухмылке:
– Подавись!
– Ну ты и сволочь! – бросился собирать деньги разбудивший меня мужик.
– На абордаж! – расхохотался я, вышел на улицу и моментально заткнулся.
Ребра больно, мать их. Да и нечего людей пугать – город начал просыпаться после короткой летней ночи, и на улице уже попадались заспанные прохожие.
Выкинув плащ и бутылку с бренди на ближайшей помойке, я поправил перекинутый через плечо ремень сумки, сгорбился и, опустив пониже обтрепанную шляпу, зашагал на окраину.
Маркиз изволил обитать в уединенном районе, где дома не теснились друг к другу и не стояли окна в окна. Там был простор, тенистые улочки с каштанами и дубами, чистота, уют и порядок. А еще частная охрана, что для бродяги вроде меня – хуже не придумаешь. Ночью любого оборвыша погнали бы оттуда пинками, но сейчас отправляются за продуктами служанки и возвращаются на службу подсобные работники – всякие садовники, дворники и конюхи. Проскочу.
Так оно и вышло. На общем фоне мой не столь уж и затрапезный наряд в глаза не бросался, а добравшись до нужного особняка, я сразу свернул на задворки. Вынул помеченный двумя свежими царапинами прут, до боли выдохнув, протиснулся за ограду и спрятался в кустах.
Собак не опасался – их выпускали лишь на ночь. Большинство слуг подходили позже, а маркиза в сопровождении служанки, если неведомый соглядатай ничего не напутал, каждое утро отправлялась навестить больную мать.
И в самом деле, вскоре к дому подогнали закрытый экипаж, и соскочивший с козел кучер в цветастой ливрее распахнул дверцу перед стройной дамой с породистым, но по-лошадиному вытянутым лицом. Следом забралась нескладная служанка.
А стоило экипажу укатить, как в ворота въехала неприметная карета без гербов, но зато с решетками на окошках. Дюжие парни выдернули из нее девушку со связанными за спиной руками и повели в дом. И пусть на голове пленницы был матерчатый мешок, я без труда узнал Берту.
Ах вы ж, сволочи!
Сторож и слонявшийся поодаль конюх отвернулись, сделав вид, будто ничего необычного не происходит, и у меня немного даже отлегло от сердца. Не люблю случайных людей убивать, но какие ж вы случайные после этого, голубчики?
Конвоиры вскоре погрузились в карету и уехали, а я дождался, когда закрывший ворота сторож скроется в будке, и в обход конюшни прокрался к черному ходу. Уже потянулся к дверной ручке и вдруг уловил некую неправильность.
Будто странной затхлостью повеяло. Невнятным отголоском сплавленных воедино страхов, злобы и запредельной боли.
Тьмой.
Слабой, едва уловимой, но самой настоящей Тьмой.
Ах ты, сволочь!
Маркиз вовсе не столь наплевательски относился к собственной безопасности, как следовало из отчета наблюдателя. Теперь-то стало ясно, почему ланским шпикам понадобилась моя помощь – стоит переступить через порог, и хозяин особняка немедленно почует появление чужака.
