Есть еще ночная сторона.
Беспросветно темная, о ее существовании подозревают
немногие. А если и видят ее, то это последнее, что они видят в жизни.
Спортивная газета оказывается порванной в клочья, недостроенная модель
бомбардировщика Б-52 (масштаб 1:100)– сломанной о колено, у бумажных Бритни и
Синди выколоты глаза (для этого сгодилась самая обыкновенная отвертка), ручные
кофейные мельницы разобраны до последнего винтика. Охота началась. И всего-то и
надо, что сменить галстук на свитер с глухим воротом, а туфли на мокасины, нож
– слишком примитивное оружие, к тому же он не влезает в карман, так что лучше
складной опасной бритвы ничего и быть не может. О, эта опасная бритва,
ежедневное бритье превращается с ней в бои без правил, но разве об этом
помнишь, оказавшись на ночной стороне? Она и есть пропуск на ночную сторону,
билет в один конец. На ночной стороне она ни разу не подвела, а легкие порезы
от бритья – всего лишь ревность к дневной стороне; главное предназначение
всегда скрыто от глаз, так, кажется, говорила Линн.
Этот парень – убийца.
Я знаю точно – этот парень убийца. Он отражается во мне, как
в зрачке жертвы, я и есть зрачок жертвы, на затухающей сетчатке запечатлелось
все, до малейшей детали: рот парня, сведенный болью и наслаждением, провалы
вместо скул, провалы вместо глаз, легкие порезы от бритья. Он бреется той же
бритвой, которой убивает, вот оно что!.. Острая боль в горле заставляет меня
отшатнуться и разжать пальцы. Бокал с мадерой или бокал с убийцей – так будет
вернее – падает и разбивается.
Наваждение закончилось.
Наваждение закончилось, и это касается не только бокала.
Никакой изгороди из стеблей, от сотен насекомых не осталось и следа, маленький
холл на пересечении галерей выглядит именно так, как выглядел в самом начале
ночи: те же пара кресел, диван и столик посередине. Те же безобидные розы в
безобидных банках, никогда не видел такого количества живых цветов.
– Что случилось, Кристобаль? – голос Линн
окончательно приводит меня в чувство.
– Я разбил бокал. Я очень неловок.
– Глупости. В моем доме так давно не бились бокалы…
Давно пора это сделать, вы не находите?
Она все в тех же пятнадцати метрах от меня, расстояние почти
невыносимое для человека, который только что один на один столкнулся с
бритвенными порезами убийцы. Мне хочется приблизиться к Линн, к Линн-чудачке,
Линн-избавительнице. Вовсе не для того, чтобы она объяснила мне, что происходит
(пересказать происшедшее означает поставить себе диагноз: ты сумасшедший),
вовсе нет. Линн – единственное, что связывает меня с реальностью за стенами
букинистического, она ведь существует, эта реальность, город, ночь, кораблики
на Сене, яхты на канале Сен-Мартен, О-Сими в гостинице «Ламартин Опера»,
квартира Мари-Кристин, моя собственная квартира. Оказаться там, где угодно, но
по ту сторону стен, мое единственное желание. Вряд ли его разделяет Линн, но в
любом случае только она знает, где выход.
– Странное место, – говорю я, обшаривая глазами
пространство и делая шаг вперед, к Линн.
Пока никаких изменений, розы в банках ведут себя смирно,
накидки на креслах невинны, как младенцы, бутылка с остатками мадеры вросла в
пыль на столике, пока никаких изменений, еще шаг, еще пара шагов, не будь
ситуация столь абсурдной, я бы оказался внизу за пять секунд.
«Не езди быстрее, чем может лететь твой ангел».
Этот стикер я видел однажды на заднем стекле разбившегося
«Рено», никто из его пассажиров не спасся, то, что когда-то было людьми,
вырезали из покореженной груды металла несколько часов; выжила только надпись
на заднем стекле: «Не езди быстрее, чем может лететь твой ангел». Мне впору
побеспокоиться о собственном ангеле, еще шаг, еще пара шагов.
– Странное, странное место, Линн,
Расстояние между нами и не думает сокращаться, хотя Линн не
сделала ни одного движения, она по-прежнему в самом конце галереи.
– А книги и есть странное место, Кристобаль. Самое
странное. К этому нельзя привыкнуть, но я привыкла.
Еще шаг, еще пара шагов. Последний кордон пройден, лукавый
маленький холл остался за спиной, теперь можно перевести дух, как бы то ни
было, никакая сила не заставит меня вернуться обратно. Часть галереи (я бы
назвал ее восточной, если исходить из сторон света) пройдена, я оказываюсь в
узком проходе между перилами слева и книжным стеллажом справа, он тянется снизу
и уходит вверх. Сколько же здесь книг, господи!.. Корешки плотно прижаты друг к
другу, рассматривать надписи на них у меня нет ни времени, ни желания, к тому
же я не могу избавиться от внезапно возникшего ощущения: стена из книг дышит.
Дыхание едва уловимо и прерывисто, как будто кто-то пытается сдержать его и
ничем себя не выдать. Скорее машинально, чем преследуя какой-то умысел, я
касаюсь одного из корешков кончиками пальцев. Уфф!.. Не самая хорошая идея,
сначала пальцы – фаланга за фалангой – а затем и ладонь, и рука по самое
запястье оказываются в плену, жарком и ледяном одновременно. Никаких особых
неудобств я не испытываю, лишь легкое покалывание, как если бы я кормил с рук
мелкую рыбешку или подрощенных щенков.
Приятное чувство.
– Осторожнее!..
Неизвестно, к чему относится последняя реплика Линн, но,
похоже, она знает, о чем говорит. Я слишком расслабился. Легкое покалывание
сменяется более сильным, тысячи иголок впиваются в кожу, да и это длится
недолго. Мелкая рыбешка на поверку оказывается пираньей, подрощенные щенки –
волкодавами, а моя собственная рука – куском мяса между бешено вращающимися
шестеренками. Я явственно слышу треск сухожилий и хруст костей, никакая Линн не
избавительница. Никакая не избавительница, просто старая сука с кучей
сомнительных тайн под юбкой «солнце-клеш», она пережила всех, кого любила и кто
был влюблен, что уж говорить обо мне, невлюбленном?
Молодость – лучшее время для смерти, так, должно быть,
думает Линн.
Старая сука.
– …Осторожнее, Кристобаль! Там ступенька, не
споткнитесь.
Вытащить руку не составляет особого труда. Ничего страшного
с ней не случилось, с ней вообще ничего не случилось, ни единой ссадины, она
даже не покраснела. А я-то уже успел проститься с ней, логово Линн в очередной
раз сыграло со мной злую шутку.
Ступенька действительно имеется в наличии.
Скрытая темно-синим ковролином, она почти незаметна, я бы
точно не заметил.
– Забавно, правда?
– Что именно, Линн? – Ничего забавного в
происходящем я не нахожу.
– Тот, кто придумал здесь эту ступеньку, знал толк в
людях.
– Вы полагаете?
– И в книгах тоже. Некоторые посетители просиживали на
ней часами.
– Правда? И что же они делали?
– Читали. Что еще можно делать в букинистическом?
Особенно в дождливый день, особенно если в кармане не так уж много денег,
особенно, если ты мальчишка или ветеран алжирской войны… Вы, конечно, понятия
не имеете об этой войне.
