– Вам лучше уйти, молодой человек.
– Я понимаю. Я могу взять книги?
– Не сегодня. Приходите в другой раз.
– Хорошо.
Вряд ли «другой раз» наступит, вряд ли доморощенный самурай
когда-нибудь еще придет сюда: и он, и я это понимаем. Скорее всего, портье из
«Ламартин Опера» будет лапать своих подружек в твердых переплетах в другом
месте. Атабак, который он курит, понравился бы Тьери Франсуа.
Наверняка.
Разговаривать больше не о чем. Волоча за собой лопату, я –
вслед за ушедшим парнем – отправляюсь к двери и закрываю ее на ключ. Лопата –
вот что поможет мне избавиться от улиток.
Если, конечно, я захочу от них избавиться.
PARIS LOUNGE: ROUND ABOUT MIDNIGHT
[64]– … Препаскуднейшее это было дело, малыш, вот что я
тебе скажу. Препаскуднейший это был тип – Тьери Франсуа.
– Да, мсье Дютронк. Дело было отвратительное. Я
поднимал архивы.
– Семь жертв, убитых самым гнусным, самым извращенным
способом. И это только то, что нам удалось доказать. Уж на что я, тертый калач,
всю жизнь в полиции проработал, а подобного дела и не упомню. И теперь
вспоминать не хочу. Не так уж много мне осталось на этом свете. Лучше уж думать
о чем-нибудь хорошем. Прав я, Дидье, а?
– Да, мсье Дютронк. Я поднимал архивы. Здорово вы
распутали это дело.
– И стал комиссаром. Лучше уж никогда не становиться
комиссаром, лишь бы поменьше было таких дел. На жертвы лучше было и не
смотреть, так он их кромсал. Что твой сатана души грешников в аду. Франсис
Тренэ, парень, который работал со мной на этом деле, – тот так вообще
уволился из полиции – еще до того, как повесили этого стервеца Тьери. Нервы не
выдержали. А Франсис был головастый парень. Интеллектуал, как принято было
тогда называть таких головастых.
– И сейчас так называют.
– Вот видишь – времена, как и люди, не меняются. Если
бы не Франсис – увидели бы мы не Тьери Франсуа, а от мертвого осла уши. Я
всегда ему говорил – наша работа для тех, кто, разгребая дерьмо, не надевает на
нос прищепку. А к запаху дерьма еще надо привыкнуть, нормальный человек и
связываться с этим не станет. Прав я, Дидье, а?
– Еще как правы, мсье Дютронк… И что же он совершил
такого выдающегося? Этот ваш Франсис Тренэ?
– Прочел чуть больше книжек, чем мы с тобой, малыш.
Представь себе книжного червя с вечно расстегнутой кобурой на брюхе – это и
будет Франсис.
– Он всегда готов был пустить пушку в дело?
– Э-э, не скажи. В том-то весь и фокус, что кобура у него
была пустой. Оружия Франсис не любил. И вдело чаще пускал мозги. И это совсем
неплохо у него получалось. Хоть он и казался мне странным типом, еще каким
странным, но убийцу-то он вычислил. Тут уж не прибавить, не убавить.
– Так это ему первому пришла в голову мысль о
тетраграмме?
– Ну уж не мне – точно. Я до сих пор это слово
выговорить не могу. И то, что оно означает. Непроизносимое имя Бога – так
говорил Франсис. И мне так будет сподручнее.
– Речь ведь шла о четырех буквах – YHVH. Йод-Хе-Вау-Хе.
– Лучше бы ты не произносил их вслух, малыш. Как и
положено. У меня до сих пор от этих букв мороз по коже.
– Я понимаю, мсье Дютронк. Просто бы хотелось кое-что
прояснить для себя.
– Тут я тебе не помощник, Дидье. Не силен я во всей
этой кабалистике. Тебе бы с Франсисом об этом поговорить.
– Этого хотелось бы тоже…
– Вот только боюсь, что ничего не получится.
– Почему? Вы-то наверняка знаете, как с ним связаться.
– Раньше – знал. Когда мы загоняли в угол эту падаль,
Тьери Франсуа.
– Значит, вы не виделись с ним после того, как он ушел
из полиции?
– Виделись один раз. Вдень, когда Тьери повесили.
Пропустили по пивку по этому поводу. Хотя вернее будет сказать, что пиво пил я,
а он ограничился кофе без сахара. Тогда-то он мне и сообщил, что хочет уехать
из страны.
– Куда?
– Вроде как куда-то на Восток, ловить змей.
– Змей? Почему змей?
– Уж лучше ловить змей, чем маньяков, сказал мне
Франсис, нервишки у него были ни к черту, это точно. И ведь уехал, Дидье. Вот
так-то.
– На Восток? А куда именно на Восток?
– Меня он в это не посвящал. Только думаю, что он и сам
не знал тогда, куда отправится.
– И вы больше ничего о нем не слыхали?
– Ничего.
– И он ни разу не давал о себе знать?
– Боюсь, что нет, малыш. Правда, однажды я видел его по
ящику, хе-хе… Хотя вернее будет сказать, что и не его вовсе, а какого-то актера
в американском фильме. Но уж больно на Франсиса похожего. Потом всю ночь не мог
заснуть – не очень-то я люблю вспоминать о Франсисе. Хотя парень он был
замечательный.
– И странный?
– Одно другому не мешает.
– Почему тогда не любите вспоминать?
– Вспомнишь о Франсисе – вспомнишь и о Тьери, и о семи
невинных, которых он разделал, как мясник. Три мужчины и четыре женщины, не
знавшие ни Тьери, ни друг друга. И у двоих из них фамилии начинались на «а», у
одного – на «о», а у четверых – сам знаешь на что.
– YHVH. Йод-Хе-Вау-Хе.
– Лучше бы тебе не трепать эти буквы. Вдруг произнесешь
их правильно.
– И что тогда?
– Вселенная рассыплется в пыль. Ты же читал материалы
дела.
– Этого там не было.
– Разве?
– Было довольно развернутое заключение
специалистов-религиоведов, где объяснялась вся эта казуистика с буквами. Йод –
отец, первое Хе – мать, Bay – сын, второе Хе – дочь. А само имя – не что иное,
как формула сотворения мира. А в европейских языках звучит это как Яхве. Или
Иегова, если добавить гласные из слова Адонай, что значит господин. Как
добавляли средневековые толкователи Торы.
– Хочешь прочесть мне лекцию?
– Нет.
– Оно и верно, малыш Дидье. Я и тогда ничего в этом не
понимал, что уж говорить про сейчас. Яне понимал, а Франсис понял. Эти семеро
были виноваты только в том, что фамилии их начинались на эти проклятые буквы. И
в том, что они попались на глаза Тьери. Первым был американец Стивен Йорк, отец
двух детей, он тоже как-то заглянул в магазин Тьери. Чтобы купить детишкам
книжку-раскраску. Все они были там, хотя бы раз – но были: и чьи-то матери, и
чьи-то дочери, и отцы, и сыновья. А он убил их всех. Франсис говорил, что Тьери
создал какой-то там культ. А может, и не создал, а просто подглядел где-то уже
готовый. Ну это как проклятую букву «а» написать впервые. И не напишешь ведь,
пока кто-нибудь не покажет тебе, как именно ее писать. Пока кто-нибудь не ткнет
тебя в нее носом. А Тьери… Уж очень ему хотелось правильно произнести
непроизносимое имя. Пусть и разными голосами, пусть и из перерезанных глоток.
