Камилл уже спрашивал, как могло случиться, что во вторник, то есть в будний день, девушки оказались на парижской дороге верхом на ослах, вместо того чтобы гладить рубашки в своей прачечной. Шант-Лила передала слово Пакеретте. Та сообщила молодому человеку, что в этот вторник у хозяйки были именины и они улизнули с твердым намерением найти американца.
Шант-Лила тоже, как видит читатель, возвращалась, если можно так выразиться, к своим баранам.
— Однако как могло случиться, — заметил Камилл, — что я встретил тебя именно на этой дороге?
— Начнем с того, что я искала тебя повсюду, — возразила принцесса. — Но особенно старательно искала здесь, потому что мне сказали, что ты живешь в Ба-Мёдоне.
— Кто же мог тебе это сказать? — спросил Камилл.
— Да все соседи!
— Ах, принцесса! — с изумительной самоуверенностью воскликнул Камилл. — Соседи просто-напросто над тобой посмеялись.
— Не может быть!
— Это так же верно, как то, что я вижу вон там желанную мельницу.
Вдали в самом деле показалась мельница.
— Если твои соседи меня разыграли, что, конечно, возможно, почему же тогда я тебя встретила на мёдонской дороге? — спросила Шант-Лила с искренностью и простодушием, которое являлось уделом гризеток в те времена, когда еще существовали и гризетки и простодушие.
Камилл пожал плечами, словно желая сказать: «Неужели не догадываешься?»
Шант-Лила поняла его жест.
— Нет, не догадываюсь, — призналась она.
— А ведь в этом нет ничего удивительного, — отвечал Камилл. — Мой нотариус живет в Мёдоне, я только что получил от него деньги… Вот послушай!
Он похлопал себя по жилетному карману. Послышался звон монет — это было золото, которое он взял из дому на покупки.
— Ну хорошо, я тебе верю, — проговорила принцесса, убежденная красноречивым звоном монет. — А теперь я хочу, чтоб ты познакомил меня со своим нотариусом… Я уже не в первый раз слышу о нотариусе и мечтаю увидеть хотя бы одного: говорят, это очень любопытно.
— Верно, принцесса! Это даже любопытнее, чем об этом рассказывают.
Они прибыли на мельницу, что изменило течение мыслей девушки.
Увы! Вот что еще уходит из нашей жизни — мельницы! Не пройдет и десяти лет, а наши внуки будут покатываться со смеху, когда мы станем рассказывать о мельницах, на которых когда-то мололи хлеб; и если Музей античностей не позаботится о том, чтобы сохранить хотя бы одну из них, наши потомки не поверят, когда мы будем им описывать оригинал.
Однако в былые времена мельница являлась вожделенной целью прогулки для юношей и девушек. Мельницы были любой величины, любой окраски и носили самые разные имена: Красивая мельница, Белая мельница, Красная мельница, Черная мельница, Пирожковая мельница, Масляная мельница — короче говоря, можно было выбрать мельницу на любой вкус.
Посетители садились за стол, несколько часов подряд смотрели за тем, как вращаются крылья, и поедали при этом пирожки, запивая их молоком. Вот в чем заключалось незатейливое, невинное, ничуть не угрожающее общественному строю развлечение тех времен!
Трое путешественников привязали ослов и вошли на мельницу; им подали горячие пирожки и холодное молоко.
Камилл с Пакереттой уплетали за обе щеки. А принцесса Ванврская, в третий раз откусив от пирожка, воскликнула:
— Какую глупость мы делаем! Зачем мы едим пирожки?
— Эй, принцесса! — перебил ее Камилл. — Говори, пожалуйста, в единственном числе.
— Какую глупость ты делаешь! Зачем ты ешь пирожки?
— Браво! — похвалил Камилл. — Это получше, чем моя хлопушка, это целая бомба!.. Так почему же я глуп, если ем пирожки?
— Потому что сейчас три часа пополудни, — заметила Шант-Лила, — и мы могли бы пообедать. Надеюсь, господин Камилл де Розан, американский дворянин, предложит нам восхитительный обед.
— Все что пожелаешь, принцесса! Клянусь честью, самое меньшее, что можно сделать, когда люди после такой долгой разлуки наконец встретились, — это не допустить, чтобы они расстались, не выпив за здоровье друг друга; ведь так?
— Тогда закажи обед.
— Только не здесь, мои пастушки.
— А где?
— В Париже!.. В деревне, черт побери, обеды неважные! В деревенской харчевне хорошо лишь раздразнить аппетит, а утолять голод лучше в городе.
— Пусть будет Париж… Где мы будем обедать в Париже?
— У Вефура, черт возьми!
— У Вефура?.. Ах, какое счастье! — вскричала девушка, прищелкнув от удовольствия пальцами. — Я так давно слышу рассказы о заведении Вефура. Говорят, это очень любопытно.
— Не менее любопытно, чем нотариусы! — заметил Камилл. — Некоторые даже утверждают, что это еще любопытнее, принимая во внимание, что у Вефура едите вы, а у нотариусов едят вас.
— Ну, Пакеретта, надеюсь, ты не в обиде? Вот это хлопушка: к Вефуру!..
— В путь, мои милые! — подхватил Камилл. — Только предупреждаю заранее: перед обедом мне нужно кое-что купить.
— Для дам? — впиваясь ногтями в руку Камилла, прошипела Шант-Лила.
— Скажешь тоже: дамы! Да разве я знаком с дамами?
— Вы за кого меня принимаете, сударь мой? — приняв комически-гордую позу, спросила Шант-Лила.
— Тебя, принцесса? — переспросил Камилл, обнимая ее. — Тебя я принимаю за самую свеженькую, умненькую и хорошенькую прачку с речного берега, когда-либо расцветавшую в поднебесной!
Мимо мельницы проезжал свободный фиакр. Путешественники остановили его знаком.
Потом они отвязали ослов и за монету в тридцать су — в те времена еще были в ходу такие монеты, — сговорились с подмастерьем, чтобы он отвел животных в Ванвр.
Путешественники сели в фиакр и приказали везти их к Вефуру.
О покупках в этот день не могло быть и речи.
После десерта, когда клубника была съедена, кофе выпит, анисовый ликер пригублен, Пакеретта Коломбье, чья роль в этой компании становилась все более затруднительной, вдруг спохватилась: ее дядюшка, старый вояка, ждет, когда она перевяжет ему раны.
И она оставила американского дворянина с глазу на глаз с Шант-Лила.
У нас с вами больного дядюшки нет, и потому мы возвратимся в Ба-Мёдон, где Кармелита с семи часов вечера сидит у окошка; она в отчаянии, слыша, как часы бьют полночь.
XLIX. ПОСЛЕДНИЕ ОСЕННИЕ ДНИ
Одно из окон дома выходило на улицу Пти-Амо.
У этого окна и сидела Кармелита, облокотившись на подоконник и уронив голову на руку.
