Надо бы перечитать Борхеса. И Трумэна Капоте заодно.
– Как называется? «Conception Jeronima.13».
– Да… симпатичное название. А я вот не езжу в горы…
– Когда любовь тебя покидает?
– Да. Расслабляюсь совсем по-другому.
– Чашка. – Пора бы и Сардику явить ангелу свою
проницательность. – Платок. Пена для ванн.
– Точно.
– Купальник.
– Точно.
– Ароматические палочки…
– Точно. Пачули и мускус.
– Фотик.
– Точно.
– Как тебе удается справляться с рамками?
– А как тебе удается рисовать картины?
– Не знаю. Это дар… – Сардика вдруг осенило. – У
тебя тоже дар. Я прав?
– Что-то вроде того.
– А еще у тебя в рюкзаке лежит книга, которая
называется «Непостижимый Жан Кокто».
– Сейчас проверим.
Ёлка запустила руку в рюкзак и достала книгу – тонкую и
нарядную, в глянцевой, абсолютно несоответствующей глубокомысленному названию
обложке.
– Ты прав, – торжественно произнесла она. –
Жан Кокто. Непостижимый. Хочешь, погадаем?
– Каким образом?
– Называешь страницу и строчку.
– И что?
– Я ее читаю.
– И что?
– Узнаем, что произойдет.
– Когда?
– Когда-нибудь. Сейчас. Сегодня. Завтра. Через год.
– С кем?
– С тобой. Со мной. С нами. С кем-нибудь еще…
Говоря все это, ангел снова свернул тончайшую самокрутку из
темно-коричневой бумаги и вопросительно посмотрел на Сардика:
– Хочешь?
– Нет, спасибо. Я готов назвать.
Жан Кокто – мудрец и курильщик опиума. Сардик знает об этом
– неизвестно откуда, но знает. Никто из его знакомых не оставлял книги Кокто на
кухне или в туалете – с заложенными спичками или упаковками от презервативов
страницами. Даже разговоров о Кокто не велось; о ком угодно, но только не о
нем. Жан Кокто умер еще раньше, чем Борхес. У Борхеса была мать, а у Жана Кокто
– Жан Маре. И опиум. Следует ли ожидать от курильщика опиума откровений в стиле
Гаро? Сладковатый дым самокрутки пьянит Сардика, и ему кажется, что два
пророчества задень – явный перебор.
– …Я готов назвать. Страница 143. Тринадцатая строчка…
снизу.
Ёлка перелистала страницы, нашла нужную и с выражением
прочла:
– «Прощайте, моряки, наивные обожатели ветров».
– Я не моряк, – быстро сказал Сардик.
– Я знаю. Ты художник и составитель ребусов. Бедные
моряки…
– Да уж. Не повезло им.
– Зато ты хорошо готовишь какао. Предложение насчет
какао еще в силе?..
* * *
… – Как его зовут? – спросила Ёлка.
– Альбрехт. Я ему уже черт знает сколько дозваниваюсь –
никакого результата.
– Ты неправильно набираешь номер. – Совершенно
невозможно понять, шутит она или говорит серьезно.
– Что значит – неправильно?
– Такие ленивые и необязательные номера нужно загонять
в угол. А для этого в любом телефоне существует специальные кнопки. Нужно
только знать, какие именно.
– Какие?
– Не скажу.
Она все-таки шутит.
– Давай наберем твоего Альбрехта – тогда увидишь что я
права.
– Хорошо.
Сардик передал ангелу свой мобильник, прикрыл глаза и стал
надиктовывать цифры: за время охоты на немца он выучил их наизусть.
– Готово! – сказала Ёлка и, приложив трубку к уху,
махнула Сардику рукой: «Скройся!»
Он послушно вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Можно
отправиться на кухню, где много чего есть: канистра с оливковым маслом,
оставшаяся от тенор-саксофона Мчедлидзе, пакет с одноразовой посудой,
оставшийся от Женьки; сломанный гриль (память о байкере Леопольдыче),
неработающая микроволновка (память о любителе горячих бутербродов Иване
Бабкине). Прессованные мезозойские залежи приправ – каждая из любовниц Ужа
считала своим долгом завалить дом приправами. Галка-Соловей – смесью перцев:
черного, белого и кайенского. Машка-Каланча – эстрагоном и сухим укропом,
Верка-Герпес – бадьяном и уксусной эссенцией. И только Анька-Амаретто
ограничилась пакетиком специй для приготовления глинтвейна. Старинная
кофемолка, щипцы для колки сахара, щипцы для колки орехов, две ступки с
пестиками (побольше и поменьше) – вклад самого Сардика. Помимо чисто
утилитарных целей они служат реквизитом для натюрмортов. Есть еще связка лука,
связка чеснока и две несъедобные тыквы-горлянки.
Одну из них когда-то принесла Шурик.
На кухне много всего, нет только какао.
Сардик дал себе слово, что намекнет на отсутствие какао,
когда они выйдут из метро на Петроградке. Но они не поехали на метро, и не
поехали на наземном транспорте, и даже(невзирая надень, который становился все
чудеснее) не пошли пешком. Сардик немного замешкался, решая, какое количество
денег оставить на чай официанту, чтобы не выглядеть сквалыгой («бабы больше
всего не любят жадных мужиков» – и такая истина имелась в цитатнике
Аньки-Амаретто). Недоделанному гарсону хватило бы и десяти рублей, а Сардик
оставил целых тридцать. Жаль только, что ангел так и не увидел этого широкого
жеста. Он упорхнул раньше, чем Сардик расстался с тридцаткой.
Но пугаться не стоило – и косичка, и стриженый затылок
никуда не исчезли. Они просто переместились на стоянку у Перинных рядов. Сардик
и глазом моргнуть не успел, как Ёлка открыла водительскую дверцу какой-то
иномарки и села за руль. Она ни разу не обернулась и не посигналила, а когда
Сардик прогулочным шагом приблизился к машине, опустила стекло и негромким
голосом сказала:
– Ты что копаешься? Давай быстрее.
Сардик плюхнулся на пассажирское сиденье, чувствуя себя
самым счастливым человеком на свете: у его ангела есть персональное авто, а это
дорогого стоит!
Из всех его знакомых личным транспортом владел только байкер
Леопольдыч. Он даже несколько раз катал Сардика на своей, затюнингованной по
самые гланды, «Хонде», но это не шло ни в какое сравнение с ангельской тачкой.
Сардик сидел в роскошном салоне с видом зоотехника,
попавшего на нобелевский банкет. И с немым благоговением разглядывал приборную
панель, и огромное количество кнопок с малопонятными символами, и фигурку,
висящую на лобовом стекле: мультяшная диснеевская мамзелька с черными
прилизанными волосами на прямой пробор и коровьими глазами в пол-лица.
