Зиму и весну, за время которых в стране произошли бурные события, армия пережила довольно спокойно. Начальной стадии волнений под визги насчет «губительного для страны засилья романовской клики» военные и вовсе не заметили, потому что отношение к Алексею Романову за минувшие пару лет у армии сильно изменилось. Горячая ненависть к наглому флотскому выскочке, планомерно разваливающему армию, уступила место ясному осознанию того, что сделал для армии этот человек. Военные — вообще люди с довольно специфической мотивацией. Ну а как еще можно обозвать людей, готовых из-за каких-то отвлеченных понятий вроде долга и чести не только валяться в грязи, мерзнуть в окопах, совершать изнурительные марши и вообще существовать в скотских условиях, но и отдать за эти ну совершеннейшие глупости самое дорогое — жизнь! Они что, не считают это самым дорогим? Ну я же говорю — идиоты… Так вот, военные действительно готовы терпеть любые лишения и даже отдавать жизнь. И тем, кто берег на себя бремя определять, когда и где им настанет срок с жизнью распрощаться, они выдвигают единственное условие: это должно быть не зря. И великий князь Алексей Александрович сумел за последние три года убедить всех, кто носит погоны, что под его руководством вероятность гибели зря не исчезает, конечно, совсем, но становится куда меньшей. А вот шанс на победу, наоборот, заметно возрастает. Более того, он впервые со времен чудо-богатырей Суворова и воспитанников Кутузова, гордо пронесших свои знамена по улицам столицы Наполеона, сумел зародить у русских военных ощущение того, что они — сильнейшие. Да, великий князь сделал это жестко, даже жестоко, ломая армию через колено, но он это сделал. А за это ощущение, за ясное осознание того, что сейчас ни одна армия мира и в подметки не годится русской, военные готовы были ему простить многое. Да наверное, всё готовы были простить…
Затем шумные газетные заголовки вообще стали привычными и привлекали не больше внимания, чем жужжание мухи, залетевшей между стекол. А с конца марта начались интенсивные стрельбы и эскадронные учения, плавно перетекшие в полковые, и всем снова стало ни до чего, кроме боевой подготовки. Ну а в конце мая их загрузили в вагоны и отправили в полевые лагеря, но на этот раз не в Поволжье, а в Царство Польское. Почему так — никто не знал. Впрочем, ходили слухи, что основной причиной подобной передислокации было то, что кавалерийские части, дислоцированные в Царстве Польском, отправились на это лето как раз в те места, где полк корнета Веснина провел прошлое. Мол, из них собираются создавать Третий и Четвертый конные корпуса, а поскольку еще и двух лет не прошло, как германец вовсю войной грозил, решили войска на западной границе не ослаблять…
Пока ждали ротмистра, эшелон успели отогнать, и к разгрузочной платформе медленно подполз следующий.
— Эх ты! — удивленно выпалил кто-то. — Никак блиндировики везут?
Корнет быстро обернулся. На приближающихся открытых платформах высились громоздкие конструкции, тщательно укрытые брезентом. Под грубой тканью угадывались очертания угловатого блиндированного корпуса с двумя пулеметными башнями на крыше. Веснин взволнованно сглотнул. Нет, он уже видел эти могучие сухопутные броненосцы вблизи и даже трогал их. Да что там — он познакомился с молодым подпоручиком, командиром четырех таких грозных машин, и тот прокатил его на своем командирском броневике. Но все равно, каждый раз оказываясь рядом с этими грозными машинами, Веснин испытывал волнение и в его голову закрадывалась мысль о том, что, может, стоит уйти из кавалерии, раз уж она ныне превратилась в передвигающуюся на лошадях пехоту, да попроситься в автобронеотряды.
— Путиловские, — авторитетно заявил кто-то.
— Какие тебе путиловские, дярёвня? — с насмешкой протянул унтер Толубеев. — Эвон, гля-кось, позади горб торчит. Это карман для запасного колеса, а такие только у магнитогорских бывают.
— Да ничего там не торчит, просто брезент так задрался. Ты вон лучше на башни погляди. Эвон створки по бокам от пулеметов торчат. Точно говорю — путиловские.
— А я тебе говорю… — развернулся к спорщику Толубеев. Но какие аргументы он еще собирался привести своему оппоненту, так и осталось неизвестным, потому что с левого фланга послышался протяжный голос ротмистра Ковринского:
— Эскадро-он, стройсь!..
Местом дислокации полка стали окрестности деревни Семятыче. Именно окрестности, поскольку в самой деревне разместились только штаб полка, конная батарея и эскадрон, в котором служил Веснин. Так что можно было сказать, им повезло, поскольку они поселились в избах, а не как остальные эскадроны — в полевом лагере неподалеку. Впрочем, командир полка «обрадовал», что это ненадолго. Эскадроны, дислоцированные в полевом лагере, и тот, что стоит в деревне, будут периодически меняться местами. Ну, чтобы никому не было обидно.
Весь июнь прошел в интенсивной учебе. Конечно, особенно им здесь было не развернуться — это вам не приволжские степи. В привисленских губерниях плотность населения была самой высокой по всей Российской империи — крестьяне уже давно распахали все мало-мальски пригодные для сева клочки земли, и эскадронам для совершения маршей приходилось пользоваться либо дорогами, что командование не сильно одобряло, так как «в условиях войны именно на дорогах противник чаще всего устраивает засады», либо осваивать нелегкую науку движения напрямик, через леса, с форсированием небольших речек вплавь или на подручных средствах. Слава богу, леса здесь были не в пример родным, русским, — чистые, свободные от сухостоя, бурелома и даже шишек. Местные крестьяне постарались: на порубку леса ведь надобно разрешение оформлять, опять же платить за нее, а шишки, сухостой и бурелом — топливо бесплатное. Да еще и при удаче самому можно копеечку заработать, опять же за очистку леса. Так что в здешних лесах кое-где можно было позволить себе такое, что в русских являлось делом совершенно уж невозможным — движение подразделений верхами, да не по натоптанным тропам, а по азимуту и карте.
А 30 июня выезжавший в Варшаву полковой жандарм поручик Сеславин привез шокирующую весть о том, что в Сараеве, столице отторгнутой Австро-Венгрией у Османской Порты Боснии, сербским террористом Гаврилой Принципом убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, племянник престарелого императора двуединой монархии неблагодарного Франца Иосифа
[12]
.
— Так это что ж, господа, война? — прямо поставил вопрос начальник штаба подполковник Трауберг, после того как в избе, отведенной под полковое офицерское собрание, была громко прочитана единственная привезенная поручиком газета. При этом взгляд подполковника устремился на поручика, сыгравшего роль «гонца печали».
Должность полковых жандармов была введена не так давно, всего пару лет назад, в процессе реформы армии. Поначалу офицерство встретило это в штыки. Жандарм среди строевых офицеров? Да это просто неприлично! Но поскольку нововведение настойчиво продвигал сам великий князь, всячески подчеркивая, что это его, только его и именно его идея и что основной задачей полкового жандарма станет не поиск крамолы, а борьба с вражеской агентурой, допросы пленных и предупреждение распространения влияния «социалистов» среди нижних чинов, все постепенно успокоилось. К тому же изрядное число новоиспеченных полковых жандармов оказалось из таких же, как и они, армеутов, просто прошедших переподготовку на специальных курсах в Отдельном жандармском корпусе. В итоге уровень неприязни еще больше снизился. И хотя поручик Сеславин был как раз не из армейских, а изначально из жандармского корпуса, то, что он показал себя отменным кавалеристом, а также обладал острым умом, наблюдательностью и весьма ироничным взглядом на жизнь, довольно быстро заставило офицеров относиться к нему если не с уважением, то без неприязни. Да и фамилия у него была вполне себе гусарская
[13]
. И как-то само собой сложилось, что поручик стал одним из тех, к кому непременно обращались за разъяснениями в случае непоняток.
