Вскоре подоспел и ветеринар, доктор Хайнеман. Он приехал на грузовичке и привез два ящика, набитых лекарствами.
— Он выглядит совсем неплохо, Лили, — сообщил он, меряя Донеголу температуру. — Чего не скажешь о тебе. Что ты сделала со своей ногой?
— Это сделала не я, — ответила мама. — Это сделал Элмо.
Мы с Джошем вывели Донегола в проход, а доктор Хайнеман надел на морду животного скобу и, воспользовавшись его секундным замешательством, вставил ему в нос и дальше, в горло, толстый пластиковый катетер. Понюхав свободный конец катетера, доктор Хайнеман улыбнулся.
— Пахнет свежей травой, — сообщил он, и мама с облегчением вздохнула. — Я думаю, все будет хорошо, но на всякий случай мы дадим ему немного масла.
Он надел конец пластиковой трубки на бутылку и начал закачивать минеральное масло в нос лошади. Остаток масла он задул ртом и вытащил катетер. Из носа Донегола полилась слизь, забрызгав пол у его ног. Доктор похлопал Донегола по шее и велел Джошу отвести коня в стойло.
— Понаблюдайте за ним ближайшие сутки, — сказал он и добавил, обернувшись ко мне: — Неплохо бы и за ней понаблюдать.
Мама отмахнулась, а он рассмеялся.
— Ты уже испытала свой гипс, Лили? — окликнул он ее, идя по проходу к двери. — Он влазит в стремя?
Опершись на меня, мама смотрела вслед ветеринару.
— С трудом верится, что я ему плачу, — вздохнула она.
Я довела маму до дома, где она пообещала мне, что будет лежать на диване внизу, если я подежурю в конюшне. Джош чистил стойла, а я разрывалась между конюшней и домом. Пока Донегол спал, я помогала маме разгадывать кроссворды. Потом мы включили телевизор и начали смотреть сериалы, пытаясь предугадать сюжет. Я приготовила обед, а когда маме захотелось искупаться, я обвязала пластиковым пакетом ее загипсованную ногу. Потом я уложила ее спать.
В полночь я внезапно проснулась. У меня перехватило дыхание, когда я поняла, что сегодня вечером забыла об обязательном обходе конюшни. Как мама никогда ничего не забывает? Я сбежала по лестнице, распахнула дверь и босиком бросилась бежать к конюшне. Включив свет и пытаясь перевести дыхание, я заспешила по проходу. Аврора и Энди, Эдди и Элмо, Жан-Клод и Тони, и Берт. Все были более или менее сонными, но никого из них мое внезапное появление не испугало. Последнее стойло в конюшне принадлежало Донеголу. Я глубоко вздохнула и подумала, что если с ним что-нибудь случилось, то я себе этого никогда не прощу. Мне ни за что не компенсировать маме эту потерю. Я протянула руки к решетчатой двери и увидела маму. Она крепко спала, свернувшись калачиком и прижавшись к животу похрапывающей лошади. Ей что-то снилось, и ее пальцы подрагивали, а гипс тускло блестел в луче лунного света.
* * *
— Запомни, — наставляла меня мама, покачиваясь на костылях у ворот, ведущих на поле. — Он два дня не выходил из конюшни. С ним надо полегче, его нельзя загонять. Поняла?
Я сидела верхом на Донеголе, но мне казалось, что я гляжу на нее с невообразимой высоты. Я кивнула. Мне было очень страшно. Я вспомнила мамины, слова, сказанные два месяца назад: «Даже неопытный наездник верхом на Донеголе будет выглядеть хорошо». Но он был болен, а я никогда не скакала по открытому полю. И вообще, единственная лошадь, на которой я когда-либо сидела, была на двадцать лет старше этого жеребца и знала все свои задачи намного лучше меня.
Мама подняла руку, ободряюще стиснула мою щиколотку и поправила стремя.
— Не переживай так, — подбодрила она меня. — Я не просила бы тебя проехаться на нем, если бы не была уверена, что ты на это способна.
Она улюлюкнула и хлопнула Донегола по крупу. Я выпрямилась в седле, и конь пустился в легкий галоп.
Из-за высокой травы я не видела ног Донегола, но чувствовала под собой его мощь. Чем больше я отпускала поводья, тем более плавным становился его бег. Я на полном серьезе ожидала, что сейчас он взлетит на облако и перенесет меня через высящиеся вдали голубые пики гор.
Я склонилась к шее Донегола и снова услышала мамин голос: «Никогда не наклоняйся вперед, если в твои планы не входит галоп». Я никогда не скакала галопом, если не считать шустрого аллюра Тони. Но Донегол перешел на галоп так незаметно, что я едва приподнялась в седле.
Я замерла и закрыла глаза, отдав инициативу Донеголу. Мой пульс слился с ритмичным стуком копыт. А когда я открыла глаза, то увидела впереди ручей.
Я не знала, что поле пересекает еще один ручей. Откуда мне было это знать, если я тут никогда не ездила и даже не ходила? И вот уже ручей перед нами. Донегол весь подобрался и напрягся. Скользнув руками вверх по его шее, я приподнялась в стременах, чтобы помочь ему оторваться от земли. Мы взмыли вверх и пролетели над водой. И хотя весь полет занял не больше секунды, я готова была поклясться, что разглядела все сверкающие на солнце мокрые камни и все водовороты и завихрения потока.
Я натянула поводья, и Донегол встряхнул головой. Тяжело дыша, он остановился у изгороди в нескольких футах от ручья, а потом повернул туда, где нас ожидала мама, как будто с самого начала знал, что это шоу посвящается ей.
Вначале я не расслышала этого за шумом воды и возней малиновок, но постепенно медленный и ритмичный звук становился все громче. И наконец даже Донегол замер и насторожил уши. Я похлопала его по шее и похвалила, не переставая прислушиваться к доносящимся издали звучным хлопкам. Моя мама мне аплодировала.
* * *
Поздно вечером, когда за моим окном россыпью бриллиантов мерцали звезды, мама пришла ко мне в комнату. Она положила ладонь мне на лоб, а я резко села в постели. Мне показалось, что мне пять лет и что сейчас ночь накануне ее бегства. «Подожди, — пыталась произнести я, но слова отказывались слетать с моего языка. — Не делай этого!» Вместо этого я сказала:
— Расскажи, почему ты нас бросила.
Мама легла рядом со мной.
— Я этого ожидала, — вздохнула она.
Рядом светилось в темноте лицо фарфоровой куклы, напоминая мне Чеширского кота.
— Я шесть лет верила в твоего отца, — продолжала она. — Я купилась на его мечты. Ради него я ходила в церковь и работала в этой вонючей газетенке, чтобы помочь ему выплатить закладную. Я стала такой женой и матерью, какой он хотел меня видеть. Я была так занята, угождая ему, что от Мэйзи Рено почти ничего не осталось. Я знала, что должна убежать, пока окончательно не утратила шанс обрести себя. — Она обхватила меня руками за плечи и мягко привлекла к себе. — Я ненавидела себя за эти мысли, — продолжала она. — Я не понимала, почему я не могу быть такой, как Донна Рид.
— Я этого тоже не понимала, — тихо сказала я. И задумалась: на чей счет она отнесла эти слова — на свой или на мой?
Мама села и скрестила ноги.
— Ты здесь счастлива, — прошептала она. — Твое место здесь. Это стало ясно, когда я увидела тебя верхом на Донеголе. Если бы ты жила здесь, ты смогла бы учить местных детишек. При желании ты могла бы начать выступать в соревнованиях. — Ее голос становился все тише, пока окончательно не стих. Она обернулась ко мне. — Пейдж, — снова заговорила она, — почему бы тебе просто не остаться здесь, со мной?
