Илюшин был не уверен в том, что найдет в этой комнате то,
что сможет пролить свет на события последних дней. Возвращаясь в дом, чтобы
обыскать его, Макар почти не сомневался, что под лестницей – или за стенной
панелью – должен найтись магнитофон. Он чувствовал, что объяснить происходящие
загадочные события можно только чьей-то злой волей, а значит, должно существовать
техническое решение по воплощению в жизнь «духов дома».
С видимыми «призраками» дело обстояло, по убеждению Илюшина,
еще проще: один раз женщину в белом видела Заря Ростиславовна, один раз – он
сам, когда выбежал с чердака. Макар абсолютно точно знал – перед ним был живой
человек. Найденное в шкафу у Леонида Шестакова белое платье вписывалось в его
версию о том, что развлекается нехитрым маскарадом кто-то из сыновей Эльвиры
Леоновны: Илюшин заподозрил это сразу, памятуя об определении «высокая», мимоходом
сказанном Лепицкой. Самым высоким из Шестаковых был Леонид.
Но в комнату Ларисы Макар отправился, не догадываясь, что
может здесь обнаружить, – скорее по привычке проверять все, что только
возможно. Пока он не нашел ничего, что оправдывало бы его интерес: обычная
комната молодой женщины, за??ятой исключительно собой. Ни одной безделушки на
полках, раскиданные по дивану и стульям вещи, тяжелый сладковато-терпкий запах
духов… Илюшин подошел к шкафу – точно такому же, какой стоял в комнате у
Леонида, – и заглянул внутрь.
Платья, рубашки, свитера – все находилось в таком же
порядке, какой Макар наблюдал в шкафу брата-близнеца Ларисы, разве что
отсутствовали чехлы для одежды. Он осмотрел шкаф, но не нашел ничего
примечательного, кроме крайне легкомысленного короткого красного платья с
глубоким вырезом, больше напоминавшего ночную сорочку. «Голову даю на
отсечение, это не та одежда, которую Лариса надевает при матери. Вопрос – при
ком?»
Впрочем, задавая себе этот вопрос, Илюшин не слишком долго
раздумывал над ответом: он предполагал с большой долей уверенности, что у
Ларисы есть друг, и имя его Макар собирался выяснить в ближайшее время. «Не
исключено, что он имеет отношение к происходящему».
Он закрыл шкаф, пошел к двери, доставая связку из кармана, и
вдруг услышал, как в замке проворачивается ключ.
Беззвучно выругавшись, Макар бросился к окну, окинул
молниеносным взглядом улицу и вылез в приоткрытую створку, перекинул ногу через
перила крошечного бутафорского балкончика, надеясь, что старое дерево выдержит
его вес, а на улице не будет любопытных прохожих. Когда дверь комнаты
открылась, он уже был на балконе – сидел на корточках, прижавшись к наружной
стене дома, и рассматривал пыльную балюстраду, по одному из фигурных столбиков
которой полз блестящий черный жучок.
В комнате прозвучали шаги, короткий «вжик» «молнии», шорох
ткани. Илюшин напряженно прислушивался.
Заиграла современная мелодия, которая оборвалась коротким
«алло», сказанным очень раздраженным тоном. Говорила Лариса, и Макар облегченно
выдохнул: секундой раньше он представил, что в комнату вошла Эльвира Леоновна и
сейчас выглянет наружу и обнаружит постояльца, скрючившегося на балконе. При
всей неловкости его положения договариваться с Ларисой было бы легче.
– Да, уехала, – говорила Лариса в глубине комнаты
– через открытое окно он хорошо слышал ее громкий голос. – В перерыве
вышла из зала, и какая-то дура зацепила сумочкой мои брюки. Представляешь? Одно
хорошо: появился повод вернуться. Не могла больше терпеть это дурацкое
представление.
Лариса в язвительных тонах пересказала, какие выражения лиц
были у детей, какой странный репертуар подобрали им руководители хора.
Язвительность быстро переросла в раздражение, словно ее злило собственное
повествование.
– А еще они меня достали – мать, Эдик и Элька! Даже Леня.
Представить не можешь, как достали! Все сидят рядом, и не продохнуть в зале от
Шестаковых. Иногда я смотрю на мать и удивляюсь: зачем она нас столько
нарожала?
Собеседник, по-видимому, пытался успокоить Ларису: какое-то
время она слушала молча, порываясь что-то сказать, но каждый раз замолкая на
полуслове, и только нервно постукивала пальцами по столу.
– Я пыталась ее уговорить, – ожесточенно сказала
девушка. – Ты думаешь, у меня что-нибудь получилось? Она упертая, просто
упертая! Не слушает ни меня, ни Леньку, ни Эдика. Я, если хочешь знать,
подумываю о том, чтобы уехать из города. Куда? Да хоть в Москву! Работу там
найду, вот что.
Собеседник сказал Ларисе что-то неприятное, потому что в
ответ раздалось шипение.
– Дорогой мой… – в ее голосе слышалась ярость
взбесившейся женщины. – Не указывай мне, что нужно делать, ясно? Я без
тебя разберусь. А указывать можешь своей жене и детям! И не смей орать на меня!
Раздался звук, неопровержимо свидетельствующий о том, что телефон
ударился о стену и упал на пол. Лариса стукнула кулаком по дивану с такой
силой, что скрипнула пружина.
– Дьявол! Что за день! – простонала девушка, и
босые ноги прошлепали до стены и обратно. – И костюм этот… Черт, черт,
черт!
«А начиналось все так мирно», – сказал про себя Илюшин,
поглядывая на жучка.
Лариса между тем вполголоса ругалась себе под нос,
припоминала Толику все обиды и разыгрывала воображаемые сцены объяснения с
любовником. То, что разговор шел с любовником, Илюшин понял очень быстро из ее
реплик. «А погладить? Девочка, сделай мне приятно… Да, киска, сделай
это, – издевательским тоном тянула она, передразнивая самоуверенный
мужской голос. – Вот пусть жена тебе и делает, скотина толсторожая!»
Спустя некоторое время она остыла, замолчала, и в комнате
раздалось шуршание подбираемой одежды. «Достал бардак! – услышал Илюшин
сердитое бормотание. – Где бы найти…»
Что именно хотелось найти Ларисе, Макар не узнал – скрипнула
дверь, и в доме стало тихо. «Представление окончено», – понял Илюшин. Он
выпрямился, заглянул в комнату Ларисы, но возвращаться в нее не рискнул: вместо
этого Макар потянул на себя незапертую створку окна собственной комнаты,
находившейся с другой стороны балкона, и, уцепившись за подоконник, влез к себе
в номер.
Свалившись на кровать и вытянув ноги, которые затекли во
время сидения, Илюшин подумал, что ему есть за что себя похвалить. Шестое
чувство, подсказавшее запереть на ключ дверь в комнату Ларисы, выручило его:
если бы дверь была не заперта, девушка подняла бы тревогу. Но до ее возвращения
Макар успел выяснить многое, хотя ему по-прежнему оставалось неясным, какая
роль в розыгрышах отведена Эдуарду.
«С другой стороны, – размышлял Илюшин, – это не
так уж принципиально. Кто-то один подает сигнал, другой выходит в нужный момент
в образе „Дамы в белом“, третий отвлекает внимание. Какая разница, выступает ли
участвующий в шалости под первым, вторым или третьим номером?»
Он поднял упавший лист бумаги, на котором посередине был
нарисован дом, и внимательно рассмотрел. Утром рисунок навел его на
предположения, которые подтвердились спустя всего несколько часов. Главная
сложность, по мнению Макара, заключалась в том, что сами по себе эти
предположения ничего не значили.
