А дорожки между заснеженными цветочными клумбами вычищены и посыпаны белым речным песком.
Обряженные в серую, тюремную одежду послушники разгружали тракторную телегу с каменным углем, таская его ведрами в кирпичный сарай.
Наведаться в монастырь Бурцев решил на следующий день после приезда, поскольку ни в областной прокуратуре, ни в милиции никакой дополнительной информации не было – только то, что есть в деле. Местные власти плохо знали, что происходит за стенами на холме, даже не могли назвать точной цифры, сколько там сейчас проживает насельников и послушников, не понимая различия между ними. Известно было лишь имя настоятеля – иеромонах Антоний, в миру Александр Федорович Недоливко, и то, что. Свято-Кирилловскую обитель передали Церкви и открыли в 1983 году, когда еще ничего не передавали и не открывали.
Правда, участковый кое-что прояснил и зачитал имена и фамилии монастырской братии, но списки у него были годичной давности, и Губский там не числился вовсе. Ни под мирским, ни под святым именем, а был вписан позже, когда его уже похитили и настоятель сделал соответствующее заявление.
Согласно данным участкового, в обители проживало пять монахов и семнадцать послушников – не много, но и не мало для такого монастыря.
Отец Антоний после утренней службы отдыхал в своих покоях, и прежде чем попасть к нему, пришлось ждать около часа, молодой чернобородый монах-привратник заглянул к нему и вышел обратно на цыпочках, сообщив, что настоятель спит и будить нельзя. Сергей особенно и не настаивал, рассчитывая тем временем разговорить привратника и как бы ненароком спросить о похищенном Рафаиле, но, похоже, устав в обители был строгим, и монах без благословения Антония разговаривать с приезжим из Москвы не решился.
Ровно через час настоятель сам вышел в приемную и не показался заспанным, наоборот, собранным и слегка озабоченным. На вид ему было за пятьдесят, седобородый, крепкий и статный мужчина, привыкший повелевать. У Бурцева возникло ощущение, что тот ждал его, хотя предупредить о приезде следователя никто не мог.
Если только привратник, но тогда отец Антоний точно не спал…
Он впустил гостя в просторную, обставленную мягкой мебелью переднюю, где, вероятно, принимал посетителей, и усадил в кресло. Изнутри братские покои напоминали скорее богатый офис или пятизвездочный отель, чем келейки отшельников: пожалуй, монастырь не очень-то бедствовал, как показалось сперва, и имел солидных грешников-спонсоров, во искупление вины перед Богом приносящих сюда свои капиталы.
На столике под иконами со светящейся лампадкой стоял телефон-коммутатор, который более всего казался тут лишним и неестественным: чтобы позвонить из Оптиной пустыни приходилось ездить чуть ли не в Калугу…
От настоятеля не ускользнуло внимание гостя, сосредоточенное на обстановке, он открыл дверцу голландки и стал подбрасывать аккуратные березовые полешки. Печь тут существовала скорее для уюта: под окнами стояли импортные электрические обогреватели.
– А вы надеялись увидеть нищету и убогость? – довольно спросил настоятель, усаживаясь в кресло напротив. – Между прочим, это один из первых монастырей, вновь открытых при Советской власти.
Чернобородый послушник внес чай и вазочки с вареньем, конфетами и печеньем, расставил на журнальном столе, проверил печь и, поклонившись у порога, безмолвно удалился.
– Простите, как вас лучше называть? – Бурцев положил на колени свой портфель и отстегнул замок.
– Полагаю, официально, – мгновенно сориентировался отец Антоний. – В миру зовут Александр Федорович.
– Как вы понимаете, я приехал не чаи распивать. Хотя нравится тут у вас, уютно… – Бурцев вынул диктофон. – Не против, если для скорости я запишу нашу беседу на пленку?
Реакция последовала неожиданная.
– Ни в коем случае! Запрещаю. Никаких записей. Бурцев покосился на телефон, с сожалением убрал диктофон и достал блокнот с авторучкой, проворчал:
– Да, в чужой монастырь со своим уставом не ходят…
Отец Антоний тут же поправился:
– Поймите правильно, нам запрещено. Нельзя без благословения владыки.
Этот всесильный здесь человек еще кому-то подчинялся и чего-то опасался, хотя внешне не производил такого впечатления. Почему-то в Оптиной пустыни записывались на магнитофон не только старцы, но монахи и послушники, не считая это нарушением каких-то правил и никого не спрашивая.
– Надеюсь, Александр Федорович, вы хорошо знали инока Рафаила?
– Безусловно. – Настоятель вновь стал вальяжным. – Я совершал обряд пострижения и дал ему имя.
– Когда он пришел к вам?
– Семнадцатого октября…
– И сразу же получил иноческий сан? Без испытательного срока?
– Это у нас называется послушание… Да, через неделю он принял малую схиму и готовился к схиме.
– То есть, если я приду к вам и попрошусь в монахи, вы меня тоже пострижете через неделю?
Александр Федорович, не вставая, осторожно снял клобук, утвердил его под иконы, расправил скользкую шелковую фату.
– Нет, вас не постригу и через год.
– Почему же Губский удостоился такой чести? Насколько я знаю, это была привилегия царей или неугодных царевичей. Простите мою настойчивость, но мне нужно понять, кто он, чтобы разобраться, почему его похитили. А я, к сожалению, имею слабое представление о монастырских правилах.
Играть с ним в поддавки следовало осторожно: настоятель тонко чувствовал фальшь.
– У меня сложилось другое впечатление…
– Кое-что успел почитать, пока ехал к вам. И это почти все мои знания.
– Хорошо, объясню… Если человек обладает духовным опытом, истинной верой и нет никаких препятствий для пострига – дорога в иноческую жизнь ему открыта. Долгое послушание необходимо для людей, по разным причинам не готовых к служению Господу. Что толку, если инок не служить будет, а бороться сам с собой, со своей плотью, мерзкими привычками и пристрастиями? – Он потрогал серебряный крест на своей груди каким-то заученным, привычным движением. – Рафаил обладал огромным духовным опытом, и душа его была чиста и непорочна, что в наше время великая редкость. Вероятно, за это коммунисты упрятали его в психиатрическую лечебницу. И можно сказать, щуку бросили в реку: он еще более укрепился там в вере. Поэтому я с благословения Всевышнего совершил над ним три обряда в один день. Постриг в мантию, затем в рясу и малую схиму. А он хотел идти дальше, к великой схиме, то есть стал бы истинным живым мертвецом. Я ему благоволил.
– Может, поэтому у него появились завистники? Допустим, в среде послушников? Такое случается у вас?
Антоний помедлил несколько секунд, отведя взгляд к иконам, сказал с легким вздохом:
– Откровенно сказать, да… Что там греха таить? Послушники обыкновенные мирские люди со всеми земными страстями, а их не так-то просто выскрести из души. Но в случае с Рафаилом ничего подобного не было. Напротив, братия отнеслась к нему с любовью, а послушники… почитали его как блаженного молельника. Ведь он по собственной воле поселился в башне, совсем пустой и холодной башне. Убрал мусор, сколотил нары из нестроганых досок и молился по двадцать три часа. И спал один час. Для послушников это подвиг, объект для подражания… Рафаил оживил нашу жизнь, внес желание подвижничества во имя веры, традицию Серафима Саровского.
