А полечиться на «голгофе» было бы совсем не плохо…
Он достал из машины лёгкую титановую лопату, которые несколько лет назад на Урале продавались за копейки, и, не скрываясь, отправился к плёсу: все рыбацкие причиндалы он оставил там, припрятав в укромном месте. Да теперь и не было смысла отводить глаза рыбалкой. Пусть видят, что он приехал рыть землю, а значит, что-то искать. Так скорее можно понять, кто они, эти совершенно разные люди, но как бы повязанные невидимой условностью, одним общим делом, к которому никого не подпускают. Вот если бы разговорился дядя Коля. Но вряд ли: Авега умер и за много лет почти ничего не сказал…
Русинов взобрался на крутой береговой склон, нашёл свою разметку и начал копать. Он не сказал Ольге, что после филологического ему пришлось закончить ещё один факультет — исторический и специализироваться на археологии. Правда, поступил без экзаменов и сразу на третий курс. И вот теперь, имея три диплома, звание полковника, степень доктора наук, он копал землю, прекрасно понимая, что ни уникальное для его бывшей профессии образование, ни диссертации, ни знания никому, кроме него самого, не нужны. Как, впрочем, и эти раскопки. Ему нравилось, что Институт перестал гоняться за кладами и сокровищами, точнее, почти перестал и постепенно перепрофилировался на проблемы исчезнувшей арийской цивилизации. Разумеется, в высших структурах партийной власти находилось множество оппонентов, которые объявляли эту тему запретной, по крайней мере, ещё лет на сто. Гитлер и фашистская Германия, а особенно Отечественная война как бы наложили чёрную мету на существование целой цивилизации. Свастика — знак света — стала чёрным символом человеконенавистничества. Дошло до того, что в музеях стали прятать далеко в запасники полотенца с вышивками двухсот-трёхсотлетней давности, на которых был изображён этот знак. Упоминание о Северной, нордической расе стало признаком национализма, фашизма, а память об арийском происхождении подавляющего большинства народов мира была вытравлена либо растворена в религиях и идеологиях, угодных сегодняшнему дню.
Однако независимо от сиюминутных догм и воззрений родственные народы продолжали тянуться друг к другу, и этим притяжением управлять было невозможно. Потому всю тысячелетнюю историю, воюя с немцами, Россия хоть и побеждала Германию, но никогда не забивала насмерть своего противника, не присоединяла к себе её территории и не ассимилировала народа. Иначе бы постепенно разрушилось и исчезло спасительное многообразие арийского мира. То же самое сохранилось в отношении шведов, французов, поляков. И потому же русские люди всегда будут плакать, глядя индийские фильмы, переживать за судьбу мусульманских народов Ирака, Ирана, арабов Египта и Палестины. Это притяжение лежало вне сферы политики, религии, идеологии, поскольку относилось к духовным связям космического порядка — единству древней цивилизации и представлялось в виде дерева, с одним неразделимым корнем.
А корень этот питался соками Северной земли, и где бы ни прижились побеги дерева, прародиной ариев всё равно остался Север, и поэтому в Индии существует легенда, что боги живут здесь, в стране холода, и они высоки, беловолосы и голубоглазы: Сканди — бог войны, Кама — бог любви…
Прикрываясь, по сути, исследованиями по проекту «Валькирия», Институт работал над изучением вопросов арийской цивилизации и успел лишь обозначить их. Несмотря на то что руководили в основном «спасённые» генералы, у них хватало ума и способностей не мешать поискам, и Служба, курировавшая Институт, неожиданным образом проникалась к его деятельности и не писала в своих отчётах об учёных-крамольниках. Да и на самом партийном верху кто-то умело сдерживал запретителей, ибо наверняка понимал важность работы. Мир давным-давно оказался разделённым на две цивилизации — Западную и Восточную, прямо противоположные друг другу. И эта дуалистическая концепция поддерживалась всеми силами и средствами, хотя изначально не могла существовать в мире Триединства. Между Западом и Востоком были славянские народы во главе с Россией, которые унаследовали арийскую цивилизацию, поскольку никогда не покидали её ареала рассеивания и оставались в её космическом Пространстве. Она, Россия, была не похожа ни на Запад, ни на Восток, хотя в разные времена тот или иной полюс стремился притянуть её к себе, захватить в свою орбиту. У Великой, Белой и Малой Руси было своё, Северное притяжение, и потому она оставалась непонятной ни для Запада, ни для Востока. Напротив, она сама притягивала к себе множество других народов, блуждающих между магнитными полями цивилизаций, и постоянно оказывала значительное влияние на соседей.
И теперь, чтобы уравновесить взаимодействие сил в мире, следовало пересмотреть существующую концепцию и восстановить гармонию Триединства. А это значит признать весь славянский мир как Третью, Северную цивилизацию. Только в этом случае можно было остановить дисбаланс, грозящий мировой катастрофой. Запретители видели в этом возрождение «коричневых» идей на российской почве и шарахались как черти от ладана. Русинов подозревал, что закрытие Института в годы перестройки произошло именно по этой причине, ибо те, кто запрещал, оказались у политического руля. Вместо объединения славян началось их ещё большее разделение, а развал государственности в России показывал, что в этой, очередной, схватке за влияние в мире победили дуалисты. А Институт очистили от космических, «коричневых» заморочек и, переделав его в совместные фирмы, отправили искать золотого тельца.
Россию теперь изо всех сил тянули в орбиту Запада, совершенно не учитывая законы взаимодействия космических тел и вряд ли подозревая, что существующая, несмотря ни на что, Северная цивилизация при тесном сближении с Западной может образовать ту критическую массу, которая разорвёт мир. Предпоследний реформатор Пётр 1 при всей своей горячности всё-таки был дальновидным геополитиком, знал, что такое Россия, и не пытался столкнуть с места стороны света, а довольно ловко снимал пенки с Запада, пусть даже пополам с накипью…
«Сокровища Вар-Вар» давно уже перестали быть для Русинова просто сокровищами — золотом и самоцветами. Их существование было бы веским доказательством прав «земленаследия» России на Северный мир. И независимо от того, есть Институт или нет его, нужно это нынешним реформаторам или нет, он должен был копать, поскольку через два-три года смущённая магнитными полями российская стрелка компаса успокоится и вновь укажет на Север, в страну полунощную.
Русинов отрывал скрытый морёной культурный слой. Чем ниже он спускался к воде, пробивая в береге узкую траншею с отвесной стеной, тем больше становилось работы. Гравий пошёл крупнее, а спрессованная морена жёстче. Он садился на перекур и, когда вставал, ощущал пока ещё лёгкие прострелы в шее и позвоночнике: упомянув о невралгии, он словно пробудил её и уже по опыту знал, что завтра утром придётся покряхтеть, чтобы встать с постели.
К закату Русинов добрался до крупных валунов — это означало, что морене приходит конец. Ему очень хотелось добыть в этот день хотя бы щепоть чернозёма, но валуны лежали плотно, словно посаженные на раствор, и без лома шевелить их было невозможно. Русинов бросил лопату и услышал громкий в вечерней тишине гул машины и, когда взбежал на берег, в просвете между деревьями заметил мелькание «Патроль-нисана», осторожно ползущего по просёлку на другой стороне реки. Глядя на ночь, Пётр Григорьевич куда-то уезжал! Или увозил кого-то?! Русинов схватил рюкзак и скорым шагом направился к дому.
