– Что там?
– В рапорте на имя генерала Трофимова он пишет, что три
месяца назад, во время обыска на Караганова вы присвоили один из пакетов с
находившимся там наркотиком. Поляков поначалу решил, что ошибся, но осторожные
наблюдения за вами лишь утвердили его в догадке, что вы начали принимать
наркотик. Оперативник он опытный и ошибаться не мог. К сожалению, во имя ложно
понятой «чести мундира» он довольно долго не предпринимал никаких шагов. Лишь
два раза пытался деликатно с вами поговорить, но понимания не встретил. В
дальнейшем он убедился, что ваше состояние резко ухудшилось, вы начали
действовать в ложных направлениях, не принимать самых очевидных доказательств –
одним словом, не в силах были полноценно работать. Вот тут он забеспокоился
по-настоящему, решил поговорить с вами с должной серьезностью. Рапорт не
закончен. Чем закончился ваш разговор, прекрасно известно…
– Г-гандон… – прошипела Даша сквозь зубы.
– Выражения выбирайте! Вы не с хахалем в интересной
позиции!
– Закурить можно?
– Нельзя. Хотите прочитать рапорт Полякова?
– Не хочу, – сказала Даша. – Не вижу
необходимости. Кстати, а у вас есть доказательства того, что он пишет правду?
– Рапорты ваших же коллег. И письменное заключение,
выданное вам в Институте биофизики.
– Это, простите, еще не доказательство, – сказала
Даша.
– Вам не кажется, что чересчур много косвенных
доказательств? Помните фразу одного из лучших юристов старой России? «Господа
присяжные, перед вами лишь слабые штришки, но при ближайшем рассмотрении
штришки сливаются в линии, линии – в буквы, а буквы образуют слово “поджог”…» В
вашем случае мы наблюдаем нечто похожее… – Он помолчал и вдруг резко
спросил: – Где Флиссак?
– Представления не имею, – сказала Даша. – Мы
с ним расстались у гостиницы… А что, его тоже в чем-то страшном обвиняют?
– Вы с ним познакомились в Париже?
– Нет. У нас с ним был общий знакомый. Комиссар
парижской полиции.
– Зачем вас вообще понесло в гостиницу? Точнее, как вы
ухитрились там оказаться столь кстати?
– Ничего странного, – сказала Даша (с Воловиковым
это было заранее обговорено, и расхождений в показаниях она не боялась). –
От нашего информатора, работника гостиницы, мы получили сообщение, что возле
номера француза отирается человек весьма подозрительного вида. Поскольку
французский писатель – мужик чуточку не от мира сего, мы не на шутку
встревожились и моментально поехали туда группой… И сигнал, кстати, оказался
нисколько не ложным. А что там с этим субъектом?
– Пришлось освободить, – нехотя бросил
прокурор. – Нет никаких оснований…
– Неужели вы не понимаете…
– Допустим, понимаю. А доказательства? – Евстратов
досадливо поморщился. – Все мы всё понимаем, но если нет доказательств…
Очень напоминает наш случай, кстати. Значит, вы решительно не представляете,
где может находиться Флиссак?
– Не представляю, – сказала Даша.
– Куда вы поехали от гостиницы?
– В больницу к отцу.
Они переглянулись. Должно быть, не было возможности уличить
ее во лжи – время примерно совпадало, она все проделала быстро…
– Что это за история с микрофонами, установленными
французом в вашем кабинете?
– Впервые слышу, – сказала Даша.
– Вы это официально заявляете?
– Да, – сказала Даша. Она могла себе это
позволить – микрофон давно уже покоился в мусоре, свидетелей нет.
– Странно…
– А кто вам рассказал эту байку о микрофонах?
Оба молчали. Видимо, ухватили лишь кончик ниточки и не
смогли размотать. Не исключено, что Толик постукивал и им – по сценарию Агеева,
понятно. Но ведь нет осязаемых улик…
– В чем все-таки подозревают француза? – спросила
Даша.
– Вопросы здесь задаем мы, Дарья Андреевна…
Неужели посадят в предвариловку! А на каком основании,
позвольте спросить? Нет, не решатся. Но положение – хуже некуда…
– Какие же ко мне еще будут вопросы?
– Я поражаюсь вашей самоуверенности… – сказал
Евстратов. – Любопытно было бы знать мнение вашего же коллеги…
Ивакин, сжав губы в ниточку, произнес многообещающе:
– Выводы мы сделаем…
– Давайте поговорим спокойно, – сказал
Евстратов. – Мы все – взрослые люди, профессионалы. И когда вы, капитан,
начинаете держаться, как неразумная первоклассница, впечатление складывается не
в вашу пользу. У вас нет не только оправданий – ничего, мало-мальски отдаленно
напоминающего оправдания. А это, как бы мы ни пытались согласно презумпции
невиновности толковать сомнения в вашу пользу, поневоле нас заставляет
насторожиться… Не считайте меня врагом, – сказал он уже вполне добродушным
тоном. – Я готов, например, отмести те бумаги, где подследственные
обвиняют вас черт-те в чем… Это и в самом деле напоминает сведение
счетов. – Он театрально развел руками. – Но вот с остальным, что прикажете
делать? Если вас оклеветали, если против вас идет целенаправленная интрига, это
следствие каких-то ваших действий, мешающих чьим-то преступным интересам. Вот и
назовите нам, хотя бы приблизительно, людей и ситуации, очертите интересы,
которые вы помешали реализовать. Оправдывайтесь, как пристало оперативнику. Вы
меня понимаете?
– Понимаю, – сказала Даша.
– Что, по-вашему, осталось за пределами следствия?
Даша молчала.
– Кого вы подозреваете конкретно и в чем?
Она молчала.
– Ну, знаете… – нехорошо нахмурился
Евстратов. – Я требую в таком случае ясного и конкретного ответа: здесь
присутствующие входят в число злокозненных заговорщиков, плетущих против вас
интриги и фальсифицирующих направленные против вас обвинения? Да? Нет?
– Нет, – сказала Даша, глядя в стол.
– Тогда, чем же объяснить ваше молчание?
– У меня нет четких доказательств, – сказала Даша.
– А вам не кажется, что эту фразу можно произнести и
по-другому: «У меня одни домыслы»? Молчите?
Даша молчала. Все, что у нее было, добыто с нарушением законов,
а следовательно, Агеев чист, как младенец.
– Мне кажется, не следует делать козлом отпущения
одного капитана Шевчук, – негромко сказал Чегодаев. – Лично у меня
создалось впечатление, что городской уголовный розыск ведет какую-то непонятную
игру, и в этой ситуации не стоило бы наваливаться на стрелочника…
– Во-первых, козлов отпущения здесь никто не
фабрикует, – ответил Евстратов. – Во-вторых, на капитане и без того
хватает грязи… Вы понимаете свое положение, Дарья Андреевна? Да, против вас нет
прямых доказательств. Но у вас нет и убедительных аргументов. На вас слишком
много грязи. Ее количество перешло некую критическую массу, если можно так
выразиться…
