– Поди сюда! – Воин-поэт улыбался ему, как потерянному и вновь обретенному младшему брату. – Этого достаточно – я думаю, ты готов услышать стихи.
Сделав десять быстрых шагов, Данло оказался на лестнице и встал рядом с Хануманом. Он коснулся окровавленной руки друга, его блестящего лба и холодных витков жгучего волокна. Воинпоэт стоял так близко, что Данло мог бы потрогать и его.
– Пожалуйста, развяжи его, – сказал Данло. – Ты согласился прочесть мне стихи – значит, его надо освободить.
Воин-поэт придвинулся вплотную, окатив Данло ароматом масла каны и провел острием ножа по кокону на груди Ханумана. Волокно отозвалось металлическим звуком, но осталось целым и неповрежденным.
– Волокна касии трудно перерезать. И даже если бы я мог его освободить, то не стал бы. Если я это сделаю, он попытается убить либо меня, либо себя.
Хануман к этому времени дрожал от ярости и боли, вперив свои неподвижные светлые глаза в Данло. Трудно было судить, понимает ли он то, что они говорят.
– Но если я… не смогу закончить стихи, ты освободишь его, да?
– Определенным образом. У меня есть средство, которое его усыпит – через трое суток он проснется и будет жить, если захочет.
– Тогда дай ему это средство.
– Не сейчас. Он должен быть в сознании, чтобы видеть момент того, кто занял его место.
– Но…
– Если ты ответишь правильно, то сможешь сам дать ему это средство. Им заряжен пурпурный дротик, который ты бросил в коридоре – помнишь?
– Помню. Прочти мне свои стихи.
Воин-поэт заглянул в глаза Хануману.
– Плохо дело. Твой друг миновал свой момент. Теперь мы никогда не узнаем, что могло бы быть возможным… для него.
– Загадывай же стихи, пока еще не поздно.
Воин-поэт кивнул и достал из бокового кармана камелайки иглу с розовым наконечником.
– Стань, пожалуйста, спиной к перилам, рядом со своим другом.
Данло стал бок о бок с Хануманом, и чугун надавил на его позвоночник. Позади него спускались вниз ступени, шипел пар и булькала в трубах вода.
– Ты ведь не станешь меня связывать… этим жгучим волокном?
– Нет. – Воин-поэт стоял перед Данло, глаза в глаза, и его дыхание пахло медом и апельсинами. – У меня его больше не осталось.
– Тогда почему я не могу стоять просто так, без яда?
Воин-поэт левой рукой поднес парализующую иглу к шее Данло – в правой он держал нож.
– Если ты не сумеешь закончить стихи, то, возможно, захочешь убежать.
– Не стану я убегать.
– Или начнешь бороться, чтобы избежать экканы. – Воинпоэт кивнул на Ханумана. – Ты ведь видел, как эккана лижет душу языками пламени.
– Да, видел. Но разве нельзя… достичь момента возможного без экканы?
Воин-поэт, не сводя с Данло пристального взгляда, улыбнулся.
– Может быть, и можно. Посмотрим.
Данло, чувствуя рядом плечо Ханумана, ощупью нашел его руку, горячую и скользкую от крови. Крепко сжав ее, он сказал:
– Говори же свои стихи.
Воин-поэт, почти касаясь грудью его груди, приставил иглу к горлу Данло и нацелился ножом ему в глаз.
– Ты любишь поэзию, молодой Данло? Ты знаешь много стихов?
Услышав этот вопрос, Хануман ожил. Он визгливо засмеялся и дважды сжал руку Данло, напоминая ему секретным кодом о тех ночах, когда тот заучивал стихи для Педара.
– Да, кое-какие знаю. – Данло умолчал о том, что за последние полгода выучил около двенадцати тысяч стихотворений.
– Теперь мало кто сохранил вкус к поэзии. А ведь когда-то она была душой цивилизации.
– Мой отец… любил поэзию, – ответил Данло, не зная, что сказать.
– Это известно. Рингесс как-то сказал, что стихи – это мечты вселенной, кристаллизовавшиеся в слова.
– А поэты – та часть вселенной, которая предается мечтам?
– Верно. Но мечты, как ни печально, порой губят мечтателя. За совершенство слов расплачиваются сломанными жизнями.
Данло, несмотря на чрезвычайность ситуации, улыбнулся.
Самый большой парадокс воинов-поэтов – это, пожалуй, то, что ради достижения момента возможного они пользуются не только ножами, но еще и стихами.
– Сейчас я прочту тебе начальные строки одного стихотворения, старого-престарого – готов ли ты услышать их, Данло ви Соли Рингесс?
Хануман внезапно стиснул руку Данло, словно цепляясь за камень на краю пропасти.
– Да, – сказал Данло. – Читай.
И воин-поэт, шевеля губами в нескольких дюймах от лица Данло, произнес звонким сильным голосом:
Свет священный детских лет,
Негасимый ясный свет!
Как счастлив я…
Данло, слушая эти полные совершенства слова, смотрел на огненные шары, заливавшие лестницу своим ярким светом.
Свет падал на лицо воина-поэта и окрашивал каждый камень и каждую полоску раствора в стене цветами кобальта, лаванды и розы. Данло, под впечатлением этой красоты и совершенства, улыбнулся, глядя в глаза воину-поэту.
– Ты хорошо расслышал, молодой Данло? Я повторю еще раз – слушай как следует:
Свет священный детских лет,
Негасимый ясный свет!
Как счастлив я…
Слова лились в уши Данло чудесной золотой музыкой. Ему можно было и не слушать их во второй раз. Он превосходно помнил все стихи, которые знал наизусть, и после первого же прочтения понял, что этих стихов не знает.
– Тебе остается прочесть четвертую строку. – Воин-поэт приблизил нож еще на полдюйма к глазу Данло. – Ты ее знаешь?
Твердая маленькая рука Ханумана дрогнула в руке Данло.
– Скажи ему, Данло. Скажи.
Данло видел теперь, что лицо Ханумана тоже прекрасно и что оно играет всеми красками надежды. Хануман был уверен, что он знает стихотворение. В этот момент он верил, что Данло знает все стихи во вселенной.
– Ну, говори же!
Данло покрепче сжал его руку, набрал воздуха и прочел сам:
Свет священный детских лет,
Негасимый ясный свет!
Как счастлив я…
И его голос затих, уходя в бесконечность. Данло надеялся, что он ошибается, что стихотворение еще отыщется в памяти, как алмаз среди груд простого камня. Он надеялся, что одно совершенное слово повлечет за собой другое, и он, произнеся строфу с самого начала, вспомнит ее конец. Но как можно вспомнить то, чего никогда не знал?
– Я прочту стихи в третий раз, – сказал воин-поэт. – В третий и в последний. Если ты не сможешь закончить, то должен будешь приготовиться к своему моменту.
