Я подождал немного и сказал:
– Тогда вы должны разбираться в радио.
– Нет. Только теорию знал когда-то, да и ту забыл.
Забыть все подчистую Соли, конечно, не мог. Какие-то обрывки отцовской науки вспоминались ему. Например, что электромагнитные волны образуются, когда магнитное поле располагается под прямым углом к электрическому. Информация с них записывается разными способами – например, путем модулирования амплитуды или частоты волн. Исходящий из радио сигнал подвержен влиянию атмосферного и другого электричества. Главная проблема в передаче информации по радио, сказал Соли, – это борьба с шумом.
– Но правильно закодированному сигналу можно придать высокую степень устойчивости. Есть способы сделать его избыточно надежным, и есть теоремы, доказывающие существование почти идеального кода, если у нас хватит ума изобрести таковой. Вот в этом, пожалуй, весь фокус и заключается – в кодировании сигнала и фильтрации шума. В том, чтобы найти нужный код. – И Соли, поджав губы, уставился на радио.
– А если закодировать неверно, информация пропадет?
– Нет. Информация создается, но никогда не умирает, если верить холистам. На определенном уровне она существует всегда. Фокус в том, чтобы сделать ее осмысленной и передать без шума.
Я почесал нос и потрогал прозрачную голубую детальку, твердую и гладкую, как стекло.
– Но что здесь кодирует информацию, а что служит фильтром? Не помните?
– Нет, к сожалению. – И Соли стукнул себя кулаком по виску.
– Вот горе-то.
– Да, плохо – но всегда есть шанс восстановить память.
– Шанс, говорите?
Мы разбудили остальных, и Бардо сходил к Анале за моей матерью. Она пролезла в хижину первой, Бардо за ней – он ругался, потому что вляпался в собачью кучу. Соли собрал всех в кружок, держа радио на коленях, и сказал:
– Нужна ваша помощь.
Бардо ерзал, явно чувствуя себя не лучшим образом. Его по-прежнему мучили ночные эрекции, и шкуры ниже живота стояли торчком, как палатка вокруг опорного шеста.
– Плохо дело, Главный Пилот, – сказал он, подозрительно поглядев на радио, и принялся соскребать дерьмо со штанов.
– И это все, что ты можешь сказать?
– Я хотел сказать, что, если радио мертво, нам отсюда не выбраться до глубокой зимы, так ведь? И это плохо, потому что…
– Нет. Мы вылечим радио. Поройся в своей памяти. Может быть, ты когда-нибудь видел, как технарь лечит робота; может, вспомнишь что-нибудь из того, что знал в детстве.
– Только не я, Главный Пилот. – Бардо засмеялся, и я тоже, потому что на планете Летний Мир, где он провел свое детство, нет ни технарей, ни роботов. Тамошние вельможи не пользуются сколько-нибудь сложными механизмами, справедливо опасаясь власти технарей и программистов, знающих куда больше, чем они сами. На Летнем Мире вместо машин работают люди. – Я помню, когда рабы на наших фамильных рудниках становились калеками – не смотри на меня так, Мэллори, я ничего не мог с этим поделать, – мы продавали их живодерам-резчикам, которые брали у них органы. Машины я увидел только в Городе.
Мать, состроив возмущенную гримасу в адрес Бардо, спросила Соли:
– Неужели ты вправду надеешься вылечить радио? Даже если мы вспомним функции всех его деталей, разве сможем вылечить хоть одну? Где у нас инструменты, где знания? Пока мы не впечатали себе умение обрабатывать кремень, мы даже зазубренный наконечник копья не сумели бы обтесать.
– Возможно, – согласился Соли, и мать, прищурившись, тут же ввернула:
– Главный Пилот всегда критически относился к людям, пробующим совершить невозможное.
Глаза Соли превратились в голубые щелки, но он промолчал.
Жюстина все это время внимательно разглядывала радио, и внезапно ее гладкие загорелые щеки дрогнули в улыбке.
– Я, конечно, не уверена, насколько можно полагаться на детские воспоминания. Особенно если это воспоминания о том, что нам когда-то рассказывали… но ты помнишь, Мойра, как в детстве мама водила нас в музей на Рюэде? Не помнишь? А я вот помню, и там был стенд с древней электроникой. – Она осторожно потрогала крошечный металлический кружок в механизме радио. – Я могу ошибаться, но вот это, кажется, называется диодом или триодом. Не помню, как именно, зато помню, что детали, называемые детекторными диодами, формируют радиосигналы. Или это выходные диоды? Право же, не помню.
Соли впился в нее взглядом, как талло в полярного зайца.
– Постарайся вспомнить.
Жюстина с улыбкой коснулась его запястья.
– Зачем мне стараться, Леопольд, – ведь ты и сам видел такие экземпляры в музеях Города? Ты интересовался такими вещами, когда мы поженились, – забыл разве?
Соли, чье лицо внезапно утратило все краски, потер глаза и вздохнул.
– Да, припоминаю смутно – но это было так давно. – Он закрыл глаза, сморщившись, словно от головной боли, задержал дыхание и наконец сказал: – Твоя правда. Около Гиацинтовых Садов есть зал, где полно таких вот деталей. – Я впервые видел его смущенным. – Но как они называются и для чего служат – забыл начисто.
– Мнемоники говорят, что память может прятаться, но никогда не исчезает, – напомнил я ему.
– Да – мнемоники действительно так говорят.
– Их подготовка не так уже отличается от нашей, – заметила Жюстина. – Некоторые принципы одинаковы – так сказал мне однажды Томас Раин на Северном катке. Жюстина, сказал он… в общем, я не буду пересказывать все, что он говорил, но суть такова: все, что мы когда-либо видели, слышали или чувствовали, и все наши мысли записываются где-то в памяти, и каждый может прочесть это, если владеет секвенсированием – так выразился Томас – и воображением; это и есть два их принципа, имеющих сходство с нашими.
Взор Соли устремился в прошлое.
– Чтобы пилот мыслил, как мнемоник? Возможно ли это? Что ж, шанс есть.
Он закрыл глаза и погрузился в двадцатое из шестидесяти четырех состояний холлнинга, называемое у пилота ассоциативной памятью. Оттуда он перешел в стадию воображения, где и провел почти всю ночь. (Лишь несколько лет спустя, на морском льду, он дал мне полный отчет в своих изнурительных трудах. Той ночью мне казалось, что он то ли спит, то ли отдыхает в позиции ожидания.) Он попытался вызвать в памяти образы того, что видел сто лет назад, не владея при этом искусством мнемоников переводить образы из химической, обонятельной памяти в эйдетическую. Мнемоники учат, что запахи часто служат ключом к дальнейшим секвенциям памяти, поэтому Соли пытался освежить свою память, нюхая арсенид галлия и германий, которые соскреб с радиодеталей. Он прибег к помощи логической памяти – он очень старался осуществить то, чему его не учили, так старался, что голова его к концу ночи стала падать на грудь, а пальцы так вцепились в радио, что на них проступила кровь. Жюстина шепнула мне, что он делает это, потому что злится на собственную несостоятельность.
