– А женщины без мужчин?
– Лешуанский матриархат основан пять тысяч лет назад, а патриархатов нет ни одного.
Иногда мне кажется, что матери следовало стать историком или мнемоником. Она знает очень много всего о древних народах, языках и обычаях – во всяком случае, достаточно, чтобы обернуть спор в свою пользу.
– Я тоже мужчина, мама. Почему ты решила родить сына, а не дочь?
– Глупый мальчишка.
Я хлебнул кофе и поинтересовался вслух:
– Любопытно, как чувствует себя человек, беседуя с богиней?
– Еще одна глупость. Я приняла решение – мы летим на Лешуа.
– Нет уж, мама. Не хочу я быть единственным мужчиной среди восьми миллионов женщин, которые хитрость ставят превыше веры.
Она грохнула чашкой об стол.
– Ладно. Ступай соревноваться со своим Соли. И скажи спасибо, что твоя бабка научила твою мать хитрить.
Я уставился на нее, она на меня, и это продолжалось довольно долго. Я, словно мастер-цефик, пытался разгадать правду по бликам на ее радужке и по складке ее большого рта. Но в результате мне открылась только одна, старая истина: я способен читать по ее лицу не больше, чем заглядывать в будущее.
Я выпил остатки кофе, дотронулся до ее лба и пошел соревноваться с Соли.
К гонкам Тысячи Пилотов никто не относился всерьез. (И столько пилотов в них никогда не участвует.) Это скорее символическая, шуточная битва старых пилотов с новыми, своеобразный ритуал посвящения. Мастер-пилоты – обычно их бывает около сотни – собираются перед Пилотским Залом, пьют горячий квас или что-то другое, по выбору, хлопают друг друга по плечам и кричат разные вещи в адрес более мелкой группы молодых пилотов. В тот день на территории Ресы толпилось множество академиков, специалистов и послушников в мехах всех цветов и оттенков. Позванивали колокольчики, а кадеты освистывали червячников, заключавших свои нелегальные ставки. Со ступеней Зала звучали кларины и шакухачи. Высокие стонущие ноты, выражающие мольбу, отчаяние и предчувствие недоброго, контрастировали с общим весельем. Бардо эта музыка тоже, видимо, казалась неподходящей. Он подошел ко мне, когда я пробовал лезвия коньков на ногте большого пальца, и сказал:
– Не выношу мистической музыки. Она вселяет в меня жалость ко всей вселенной и разные другие чувства, которые я предпочел бы не испытывать. Мне подайте рог и барабан. Кстати, паренек, не хочешь ли щепотку огоньтравы, чтобы разогреть кровь?
Я отверг его красные кристаллики – он мог заранее знать, что я откажусь. Распорядитель – я с удовольствием увидел, что это Бургос Харша, который вихлялся на коньках, потому что с утра накачался квасом – вызвал обе группы на старт. Мы столпились вдоль расчерченной в красную клетку линии там, где мелкие ледянки нашего колледжа выходили на белый лед.
– Мне надо сказать вам что-то важное, но я забыл, что, – объявил Бургос. – Разве я на вашей памяти чтонибудь забывал? Ладно, не имеет значения. Желаю вам, пилоты, не сбиться с пути и поскорее вернуться назад. – Послушник подал ему белый стартовый флаг, и Бургос умудрился в нем запутаться. Послушник всунул древко ему в руку, Бургос сделал отмашку, и гонки начались.
Я расскажу о том, что происходило в тот день на улицах нашего города, лишь в самых общих чертах – это все, на что способен отдельный пилот благодаря правилам состязаний. Правила эти просты. Пилот может выбрать любой маршрут по четырем кварталам города с условием, что он или она последовательно минует четыре контрольных пункта – таких, как Каток Ролло в Квартале Пришельцев и Хофгартен между зоопарком и Пилотским Кварталом. Считается, что победить должен самый умный пилот, лучше всех знающий город – но на практике скорость значит не меньше, чем мозги.
Бардо с ревом растолкал кучку мастер-пилотов, загораживающих ему дорогу. (Надо отметить, что это допускается, если пилот прежде выкрикнет предупреждение.) Белобрысый Томот, принявший высокую стойку, чуть не упал, когда Бардо заехал ему локтем по плечу.
– Первый среди равных! – гаркнул Бардо и исчез за поворотом дорожки. Я догнал его у Обители Розового Чрева – скопления приземистых зданий на западном краю Ресы, где мы, плавая в бассейнах, проводили немалую часть своих кадетских лет. Запинаясь на ходу, он откинул капюшон камелайки с потного лба и пропыхтел:
– Первый среди равных… по крайней мере… на четверть мили.
У западных ворот Академии мы разошлись. Пятнадцать пилотов повернули на самую южную из оранжевых ледянок, ведущих к Поперечной, восемь мастер-пилотов – Соли и я в том числе – выбрали более узкую ледянку мерцающего Старого Города с тем, чтобы избежать движения на проезжей магистрали. Так оно и шло. Небо над нами было густо-синее, воздух холодный и плотный. Впереди меня шуршали по льду коньки Соли, зрители, стоящие вдоль улицы, подбадривали нас криками и смехом. Я пригнулся пониже, заложил правую руку за спину, повернул и остался один.
Двух участников я видел всего несколько раз на протяжении состязаний. Не хочу создавать ложной аналогии между улицами Города и каналами мультиплекса, но сходство определенно есть: выехать с темной красной дорожки на ледянку, а потом на ослепительно освещенную Поперечную – это все равно что выйти в окно из мультиплекса на яркий свет звезды. Пилот, вошедший в дерево решений, должен избрать правильный путь или погибнуть – мы, гонщики, должны совместить свою память о городских улицах с их реальными переплетениями или проиграть. Сон-время, самое важное и приятное из умственных состояний пилота, у нас заменяется экстазом свежего ветра и напряженного внимания – по крайней мере первые несколько миль. Когда я вкатился на контрольный пункт Зимнего Катка в глубине Квартала Пришельцев и увидел Соли и Лионела в десяти ярдах перед собой, а других – позади, у меня еще достало дыхания и энтузиазма, чтобы крикнуть:
– Пять миль один на городских улицах – и вот мы все собираемся здесь, словно вокруг фокуса звезды!
Соли обернулся ко мне лицом, стянутым в маску яростной сосредоточенности. Глубоко дыша, он сказал:
– Берегись – звезды взрываются! – И умчался по ледянке, ведущей на опасную улицу Контрабандистов.
Я догнал его только ближе к концу состязаний. В процессе гонок я обогнул фонтан Серебристая Пена в зоопарке, где Подруги Человека, фраваши и еще два вида пришельцев, которых я не знал, дивились на зрелище, которое мы им обеспечили. На Северном Катке контролер крикнул:
– Первым идет Соли, за ним Киллиранд в ста ярдах, следующий Рингесс в ста пятидесяти… – А у большого Хофгартенского круга, где Поперечная пересекается с Продольной, я услышал: – Соли первый, следующий Рингесс в пятидесяти ярдах, следующий Киллиранд, триста… – На следующем пункте, в Пилотском Квартале, я увидел дядю в каких-нибудь двадцати ярдах перед собой. Я знал, что не увижу его больше, пока не въеду первым на поле Ресы и Бургос не объявит меня победителем.
Я ошибался.
Я катился на запад по Продольной, хитро – как я думал – делая крюк вдоль северного края Старого Города, чтобы потом свернуть на известную мне маленькую ледянку, ведущую прямо к северным воротам Академии. На голубом льду толпились послушники и другие конькобежцы, каким-то образом угадавшие, что некоторые из гонщиков выберут этот маловероятный путь. Я уже поздравлял себя и воображал, как Бургос приколет мне на грудь алмазную медаль победы, как вдруг заметил впереди что-то черное. Толпа раздалась. Соли преспокойно катился вдоль красной линии, отделяющей конькобежную полосу от санной. Я хотел уже крикнуть, предупреждая, что догоняю его, когда услышал за спиной чей-то хохот. Я повернул голову, не снижая темпа. Двое чернобородых мужиков – червячники, судя по вызывающему покрою шуб – ехали рядом, попеременно выталкивая друг друга вперед. Они были староваты для такой игры, да и запруженная народом улица к ней не располагала – мне следовало бы сразу это сообразить. Вместо этого я решил не предупреждать Соли вовсе. В тот же миг здоровенный червячник врезался в спину Соли, вытолкнув его на санную полосу. Там как раз гремели большие красные сани. Соли зашатался на коньках, вытянув руки. Исполнив отчаянный танец, он едва избежал заостренного носа саней и вдруг упал. Сани промчались мимо за десятую долю секунды (мне показалось, что прошел целый год). Я пересек линию безопасности и вытащил его обратно на конькобежную полосу. Он оттолкнул меня с силой, поразительной для человека, которого чуть было не проткнули насквозь.
