Как же мне искать мою Татьяну Федоровну? Далеко уйти она не могла, но заплутать успела бы.
Ну да на ловца и зверь бежит. Вот она – бредет наугад. Туфли запылились, в руке флажком яркий шелковый платочек, волосы вновь в беспорядке. Синеватые тени от листвы сонно расползаются по лицу и светлому жакету. Она утомлена, и это заметно. Еще бы!
С корабля на бал – с поезда на подмостки. Взрыв эмоций, поклонники, штурмующие сцену. Побег в никуда. Она еще не поняла, что заблудилась. Или, предположу, она от бабки Ванды унаследовала не только дом, но и способность ориентироваться в здешних дебрях.
Тем не менее она утомлена. Самое время предложить ей экипаж.
– Прошу, Татьяна Федоровна, – открываю перед ней дверцу автомобиля. – Едемте?
– Куда? – хрипловато спрашивает она.
Куда?! Очень мило! Да она спит на ходу!
– В ваш дом, разумеется. Я обещал вас дождаться и отвезти. С удовольствием выполню свое обещание.
– А. Это вы…
Это, знаете, немного слишком. Я все-таки не личный шофер на жаловании, несмотря на то что два ее чемодана и баул у меня в багажнике, а сумочка брошена на сиденье. «А. Это вы»! Можно бы и повежливее.
Отвечаю с должной мерой раздражения в голосе:
– Ну я!
Она смотрит вопросительно и немного напряженно – в точности мой проходимец кот, когда не знает, накажут его за безобразие или обойдется на сей раз, спасибо хозяйской лени.
– Так мы едем, Татьяна Федоровна?
Она кивает и усаживается. Повязывает на шею мятый-перемятый платочек. Откидывает голову, прикрывает глаза.
– Нам далеко?
– Не то чтобы. Здесь все близко. Но придется повилять по улицам. У нас тут нет прямых путей, все зигзагом, клубком, синусоидой.
– Я заметила.
– Да? Вы вздремните, не стесняйтесь. Не торопясь поедем. Но вы бы пристегнулись на всякий случай.
– Мне бы не хотелось. Ремень немного давит. Неудобно.
– Как угодно. Музыку?
– Мне безразлично.
Ей безразлично, вот как. А ведь бывает музыка-дуновение, музыка-аромат, музыка-воспоминание. Бывает, что под музыку жизнь катится вспять. Безразлично ей! Вот посмотрим, насколько ей безразлично. Теперь, взволновавшись, главное, не перепутать кнопочку радио с кондиционером, или в самом деле получится дуновение – прямо в ухо.
Что ж, вот вам музыка, Татьяна Федоровна.
И зазвучало танго, и небо в тот же миг стало знойным, и страсти-мордасти разыгрались вовсю: любовь, кровь, убийства, страстные слова… Вранье до гробовой доски. Дикость человеческая во всей красе. Красота безумства и нескончаемой, передаваемой по наследству, жестокой любовной игры.
И жизнь покатилась вспять.
* * *
И жизнь покатилась вспять.
Так близко его лицо. Он похож на ее отца, только тот не носил бородку. Он так похож, что иногда даже снится ей в генеральском мундире, и она не может понять, отец это или любовник. И его ненавистную физиономию она разбила сегодня о колонну. Разбила, и осколки полетели во все стороны.
Разбила? Что только не приснится! Конечно же, это был сон. Один из ее сонных кошмаров, одолевающих с недавнего времени. Какие там осколки? Что за бред? Вот его лицо – настолько близко, насколько позволяет танец. А танец этот позволяет многое, все позволяет – кроме безразличия. «Мне безразлично», – кто-то сказал. Слова эти были ложью.
…Там знают огненные страсти,
Там все покорны этой власти,
Там часто по дороге к счастью
Любовь и смерть идут!
…Их первый танец. Как истинный тангеро, он пригласил ее на танцевальную дорожку взглядом и улыбкой. В знак согласия она не отвела взгляда, ответила на улыбку, приняла руку, подалась навстречу.
«„Салон?“ „Фантазия?“ „Нуово?“ „Милонга“?»
«Мне безразлично, – сказала она тогда, когда он предложил выбрать стиль. – Ты ведешь, не я. Это же танго».
…Первый спектакль, в котором они играли вместе, назывался «Танго в облаках». Приходилось много танцевать, отрабатывать шаги, фигуры, движения. За время репетиций она сменила четыре пары туфель: ломались каблуки, лезли наружу супинаторы, расползались специальные подушки-подкладки, рвались ремешки, отскакивали пряжки. Она замучилась добывать специальную обувь. Кроме того, туфли стоили немало.
Но она была влюблена и танцевала историю их любви. Каждый раз новую, по мере того как постигала словарь движений и училась импровизировать, отвечать движением на движение, вести диалог.
Плечи сдвинуты, шаг длинный и долгий, как у крадущейся кошки, – неуверенность в чувстве. Усложненный украшенный шаг, игра стопой – я дарю тебе надежду, я немного влюблена, я кокетлива, я, может быть, готова к поцелую. Спина прямая, взгляд прямо в глаза – я жду тебя, я тебя приемлю. Щека к щеке, объятия, наклон, бедро к бедру – я твоя. Быть может. До следующего танго. До следующей «трехминутной истории любви».
Любовь на три минуты и вечная тоска по утрате.
Он учил ее тонкостям лучше всякого балетмейстера.
– Ты знаешь, танго – танец очень приземленный. Ты, конечно, легка как пушинка, двигаешься прелестно, но нужно обязательно чувствовать землю, ее притяжение. И еще – ось танца. Всё вокруг нее, маятником. Немножко хмельным заблудившимся маятником. Вперед, назад, спиралью, винтом, но не вверх. Не вверх, а по земле. Земная любовь, земная тоска, земная страсть… Или тебе небесной хочется? Именно в облаках?
– Мне… безразлично.
– Не ври… – шептал он ей на ухо, щекотал шею бородкой.
– В облаках – это глупость. Глупое название, глупый спектакль. Глупые декорации – от этой облачной белизны глаза слезятся. Только и есть хорошего – танцы. Я чувствую себя кошачьим хвостом, когда танцую, – призналась она. – Вроде бы и сама по себе, но…
– Кто кем управляет? Кот хвостом или хвост котом? Старая проблема. Кот хвостом, разумеется, что бы там хвост о себе ни думал. Ты, главное, помни три закона: никогда не удерживай, никогда не отталкивай, не думай. Не думай – это самое важное. Можно любить и ненавидеть, сомневаться и робеть, можно терять благоразумие и стыдливость, можно изменять и ревновать… Но главное – не думать, чтобы все было искренне. Тогда будет кипение, безумие, боль и страсть. Гордость и насилие. Тогда будет танго. Настоящее. Тогда сердце будет биться правильно: раз, два, три, четыре, раз, два… Понимаешь? Одно сердце на двоих.
– И оно рвется.
– Да, иногда, но не сейчас. Танцуем?
– Не сейчас.
– Почему еще?
– Не знаю. Просто музыку послушаем.
Запись была роскошная, настоящая, из Аргентины. Вел органчик бандонеон, ритм держали низкие фортепьянные регистры, звуки скрипок окутывали, овевали мелодией, завораживали до сердечного ущемления.
