— Да Молли попросила меня сходить туда купить рыбы, а я не знаю, где магазин. И потом, утро такое хорошее, и она подумала, что мы могли бы прогуляться к скалам.
Обдумав мое предложение, она сказала «ладно», выпуталась из пледа и встала. На ней были все те же грязные джинсы, что и накануне, и белый свитер, прикрывавший ее худые бедра. Вернувшись в кухню, мы взяли корзинку и через террасу и сад на холме начали спускаться к морю.
В нижней части сада по ступенькам можно было перебраться через каменную стену, и Андреа первой влезла на нее, но остановилась, потому что я захотела еще раз бросить взгляд на мастерскую, открывшуюся под новым ракурсом. Мастерская, как и говорил Джосс, была заперта, стояла с замкнутыми ставнями, выглядела грустной, запущенной. Знаменитая северная стена была плотно затянута шторами, так, чтобы ни единой щели не осталось для глаз любопытных прохожих.
Андреа стояла на стене и смотрела туда же, куда и я.
— Он больше не работает, — сказала она мне.
— Я знаю.
— Никак не пойму, почему. Он хорошо себя чувствует.
Волосы ее развевались на ветру. Она спрыгнула со стены и скрылась из глаз. Бросив последний взгляд на мастерскую, я последовала за ней и, пройдя утоптанной тропинкой по склону через пестрые клочки полей, а потом, пробравшись сквозь заросли высокого, до пояса, утесника, мы наконец вышли к ступенькам, от которых начиналась дорожка над скалами.
Видимо, это был излюбленный прогулочный маршрут всех приезжавших в Порткеррис, потому что здесь были уютные скамейки, стояли урны для мусора и таблички, предостерегавшие гуляющих подходить слишком близко к краю скалы, чтобы не стать жертвой оползня.
Андреа, недолго думая, тут же бросилась к самому краю и, перегнувшись, заглянула вниз. Вокруг нее с криком кружили чайки, ветер рвал ее волосы и мешковатый свитер, а снизу доносился далекий гул — это волны с грохотом бились о скалы. Широко раскинув руки, она легонько качнулась вниз, словно желая броситься со скалы, но увидев, что эта самоубийственная попытка не произвела на меня впечатления, вернулась на дорожку, и мы друг за дружкой продолжили путь. Андреа — впереди.
За уступом скалы нам открылся вид на городок, чьи серые домики теснились в излучине залива и карабкались в гору до самой вересковой пустоши. Пройдя через ворота, мы вышли на настоящую дорогу, пошире, где уже могли идти рука об руку.
Андреа разговорилась.
— У вас только что умерла мать, да?
— Да.
— Тетя Молли рассказывала мне о ней. И сказала, что она была шлюхой.
Я изо всех сил постаралась сохранить невозмутимость, иначе для Андреа это было бы слишком легкой победой.
— Она ее толком не знала. Много лет они вообще не виделись.
— Но она была шлюхой?
— Нет.
— Молли говорила, что она жила с разными мужчинами.
Я поняла, что Андреа не просто хотела меня уколоть, ей было искренне интересно, и в тоне ее чувствовалась даже некоторая зависть.
— Она была очень веселая, влюбчивая и очень красивая, — сказала я.
Андреа приняла это к сведению.
— Где вы живете?
— В Лондоне. У меня там маленькая квартирка.
— Одна живете или с кем-то?
— Одна.
— Ходите на вечеринки и всякое такое?
— Хожу, когда приглашают и когда хочется.
— Вы работаете? У вас есть работа?
— Работаю. В книжном магазине.
— Господи, ну и скучища!
— Мне нравится.
— А с Джоссом вы как познакомились?
Вот, наконец, подумала я, мы и подошли к делу.
— Познакомилась с ним в Лондоне, когда он чинил мне кресло.
— Вам он нравится?
— Я не так хорошо его знаю, чтобы он мог мне не нравиться.
— Элиот его ненавидит. И тетя Молли тоже.
— За что?
— Потому что им не нравится, что он вечно торчит в доме. И они обращаются с ним так, словно он должен говорить им «сэр» и «мадам», ну а он, конечно, так не считает. И он болтает с Гренвилом и развлекает его. Я слышала их разговор.
Я представила себе, как она крадется к закрытой двери и подслушивает у замочной скважины.
— Очень мило, что он развлекает старика.
— У него с Элиотом однажды был ужасный скандал. Из-за какой-то машины, которую Элиот продал приятелю Джосса. Джосс сказал, что она негодная, а Элиот назвал его наглым выродком, сующим нос не в свое дело.
— Ты и это слышала?
— Как было не услышать. Я зашла в уборную, окно было открыто, а они стояли перед домом на дорожке.
— Ты давно гостишь в Боскарве? — спросила я. Мне было интересно узнать, сколько времени ей потребовалось, чтобы выволочь из семейного шкафа все эти скелеты.
— Две недели. А кажется, что уже полгода прошло.
— А я думала, что ты здесь хорошо проводишь время.
— Что я, ребенок, что ли? Чем мне здесь заниматься? Куличики печь на пляже?
— А в Лондоне чем ты занимаешься?
Она пнула ногой камешек со злостью ко всему корнуолльскому.
— Я училась в художественной школе, но родители не одобрили… — голос ее стал деланно сладким, — …некоторых из моих друзей. Они забрали меня из школы и отправили сюда.
— Но это же не навечно. Что ты собираешься делать, когда вернешься?
— Это уж их забота, не так ли?
Мне стало жаль этих родителей, хотя они и воспитали такую вредную девчонку.
— Я имела в виду, что ты хочешь делать.
— Да просто убраться куда-нибудь. Жить самостоятельно и как мне хочется! У моего парня, Дануса — отличный парень, — есть друг. Он завел себе гончарную мастерскую на острове Скай, так он приглашал и меня туда подмастерьем… Я была в восторге… Такая заманчивая идея… жить там в коммуне… кругом ни души. Но моя стерва-мамочка влезла своей лапищей и все изгадила!
— А где теперь Данус?
— Ну, он-то уехал на Скай.
— Он пишет тебе? Рассказывает, как там и что?
— Да, конечно. Длиннющие письма пишет. Шлет их пачками. И все уговаривает меня приехать. И я поеду туда, как только мне стукнет восемнадцать и родители будут мне не указ.
— А почему бы тебе сначала не восстановиться в художественной школе, не получить профессию… пока суд да дело?
Резким движением она повернулась ко мне.
— Знаете что? Вы говорите, как все они! Вообще, сколько вам лет? Вас послушать, так кажется, что вы уже одной ногой в могиле!
— Дикая глупость портить свою жизнь, даже не успев ее начать!
