Никаких.
Я выйду отсюда так же, как вошла. Без проблем.
За дверью действительно оказывается спальня и действительно
оказывается широкая кровать, застеленная пледом из шотландки. Я присаживаюсь на
ее край, а потом, не в силах побороть искушения, растягиваюсь прямо на пледе.
Смутные ощущения, которые до сих пор вызывала у меня мнимая квартира Мерседес
(или лучше сказать – мнимая квартира мнимой Мерседес?), становятся вполне
осмысленными. Алекс раскусил меня, разложил по полочкам, вытащил на поверхность
то, о чем я всегда подозревала: моему буйному воображению можно позавидовать,
многие вещи я вижу под необычным углом, вот и сейчас – я думаю не о присутствии
здесь Мерседес.
А об ее отсутствии.
Это – не квартира. Это – знак. Почти миф.
Но сначала был дом – приятный снаружи, но мрачный внутри,
что-то здесь не так (миф о черной душе белого человека, его бы с радостью
поддержал Джума, антагонист и заклятый враг Запада). Затем – игра на саксофоне
за закрытой дверью, инструмент фальшивит и сбивается с ритма, но главное –
имеется в наличии: в недрах любого дома в Этом городе должен присутствовать
саксофонист, он смягчает атмосферу мегаполиса, делает ее притягательной, делает
ее неотразимой. Затем – соседка саксофониста, полусумасшедшая старая дева,
почитательница котов и видеоцитат из фильмов с участием Одри, Кэтрин и Ширли.
Ее ненависть ко всему, что находится вне поля зрения дождевиков и пылевиков, ко
всему иному – такая же необходимая деталь пейзажа, как и саксофонист. А старик
из Librairie!.. Самая настоящая наживка для одиноких туристов, впечатлительных
дамочек и порочных юнцов, раздумывающих, как бы половчее ограбить аптечный
киоск – грех ее не заглотнуть!
Алекс – не единственный манипулятор, есть фигуры
по-масштабнее – Этот город, например. Не прошло и суток с момента моего
прибытия сюда, а он уже манипулирует мной вовсю.
Помощь Алекса Гринблата ему не нужна.
Вот когда начинаешь по-настоящему жалеть о простодушной
Эс-Суэйре.
Квартира Мерседес – тоже наживка. Она слишком схематична,
чтобы быть настоящей. Диван, кресла и журнальный столик – ровно то, что делает
гостиную гостиной. Холодильник и мойка – ровно то, что делает кухню кухней.
Кровать – ровно то, что делает спальню спальней, и трельяжа с комодом не
понадобилось. Подобие жизненного пространства, на котором существовал почти миф
по имени Мерседес Торрес. Не исключено, что когда-то это пространство было
живым, когда-то это пространство было домом – наполненным запахами, звуками;
набитым самыми разными вещами, зубными щетками, модными журналами, пузырьками
со снотворным, справочниками по черной и белой магии, переносными светильниками
из рисовой бумаги, подарочными свечами с изображением цирковой наездницы,
веерами и керамическими фигурками быков и тореадоров (не стоит забывать, что
Мерседес – испанка). Но Мерседес ушла (звучит намного оптимистичнее, чем
«умерла»), а следом за ней ушли или умерли вещи. Растворились в воздухе,
аннигилировали. Или – что более вероятно, хотя и прозаично, – были скопом
вывезены в неизвестном направлении.
Здесь давно пора висеть табличке «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».
…В норе с кроватью посередине прорыты еще два туннеля. Даже
не вставая с пледа, я могу точно определить: один ведет в ванную комнату, а
другой – в гардеробную.
В ванной комнате я не найду ничего, кроме собственно ванной
и разве что – вполне исправного унитаза, и разве что – расколотого биде. А в
гардеробной…
Два бумажных носовых платка и бесхозная майка размера «L» с
надписью… с надписью РОНАЛЬДИНЬО!
О как! Ха-ха!
Почти уверенная в этом, я вскакиваю с кровати и отодвигаю
зеркальную дверь, за которой мне несколько секунд назад чудилась гардеробная.
Здесь совсем не так пусто.
Гардеробная забита вещами.
И это не просто вещи, какие можно купить в любом стоковом
магазине, или просто в магазине, или в универмаге по рождественским
скидкам, – это дорогие вещи. Даже я, не слишком искушенная в моде,
понимаю, что столкнулась с чем-то выдающимся, с чем-то из рук вон. Пальто,
полупальто, шубы, полушубки (мех самый настоящий, Greenpeace – go home!), плащи
и куртки, развешанные
а) по сезонам;
б) по именам модельеров;
в) по цветовой гамме.
Обувь – от зимних сапог до летних сабо, она занимает несколько
нижних полок. На верхних – шарфы, платки и белье. Отдельно – костюмы, отдельно
– платья. Вольер для галстуков, выгородка для солнцезащитных очков, на фоне
которых мои собственные очки выглядят откровенной дешевкой. Загончик для
сумочек, сумок, рюкзаков и баулов, Мерседес – большая модница.
Великая модница.
Такая коллекция одежды могла бы составить счастье сборной
команды по синхронному плаванью, а то и сразу нескольких команд, вышедших в
финал чемпионата мира.
Такая коллекция одежды могла бы составить счастье многих
женщин – с самыми противоположными, если не взаимоисключающими вкусами. Да,
пожалуй, взаимоисключающие – самое верное слово. Того, кто носит провокационный
клубный латекс, не заставишь влезть в костюмную классику; тот, кто без ума от этнических
мотивов и растаманских расцветок, не напялит на себя шифон, а глубоко джинсовое
сознание вступит в обязательное противоречие с недалеким коктейльным, вишенка в
бокале враждующие стороны не примирит.
Но в гардеробной Мерседес вещи прибывают в умилительном
симбиозе, а стили заключили пакт о ненападении, никто никому не мешает, все
равны.
Я не просто поражена, я близка к обмороку или, того хуже – к
истерике.
До сих пор квартира выглядела нежилой (в гостиничном номере,
снятом на одну ночь, и то больше подробностей) – и я без труда нашла объяснение
этой пустоте. И не одно. Теперь, чтобы совместить забитую гардеробную и пустоту
остальной квартиры, придется попотеть.
Включи воображение, Сашa!
Но воображение не включается, я слишком поглощена
созерцанием тряпичного Эдема, м-да… даже прикасаться к нему страшно, я и не
думаю к нему прикасаться, разве что – рассмотреть повнимательнее кофточку с
лейблом Mariella Burani; дело не в лейбле, дело в самой кофточке, много лет я
мечтала о таком сочетании ненавязчивой аристократичности и бордельного шика.
Моя рука совершенно непроизвольно тянется к подлой
соблазнительнице Mariela и в тот же момент повисает в воздухе.
Парики.
Не замеченные мной сразу, заслоненные галстуками, очками,
бельем.
Не то чтобы они спрятаны от глаз специально – нет. Просто
парики лежат в укромном местечке, не выпячиваются и ведут себя сдержанно, как и
подобает дорогим парикам из натуральных волос. Я всегда испытывала
предубеждение к парикам, особенно из натуральных волос. Всему виной страшилки,
их любили рассказывать мои питерские друзья: что мол-де волосы для подобных
нужд срезаются с трупов, с невостребованных тел в моргах, но это – русские
страшилки.
