Крошечный палисадник перед домом Мерседес (скорее всего –
муниципальная собственность).
Широкие, забранные фигурной решеткой, двери парадного
закрыты. Список жильцов в торце: против фамилий, забранных в плексиглас, –
кнопки звонков.
26 ZACHARY BREAUX
27 MERSEDES TORRES
28 SHIRLEY LOEB
«Захари» – имя, похожее на джазовое; «Ширли» – имя, похожее
на джазовое и киношное одновременно, приджазованные и околокиношные имена со
всех сторон окружают имя для самбы, румбы и пасадобля.
Или – для стрельбы по монетам с расстояния в сто шагов.
MERSEDES TORRES – я не верю собственным глазам, Торрес,
Торрес!..
Несколько секунд я раздумываю, что делать дальше: нажать на
звонок или уйти отсюда, так и не нажав его. И то и другое – чревато, в случае
если Слободан следит за мной из-за угла. И то, и другое красному «Рено» не
объяснишь.
Но есть и третий вариант.
Я могу попытаться открыть дверь ключом.
Подходящий ключ имеется, весь путь от Фердинанда Фабра до
авеню Фремье он подпихивал меня в задницу, то и дело напоминая о себе, пик его
активности пришелся на мост Бир-Хаким, и лишь в последние пятнадцать минут
наступило относительное затишье.
Скользнув рукой в задний карман джинсов, я вытаскиваю ключ
Ясина. Его бородка слишком велика для замка, врезанного во входную
дверь, – это видно невооруженным глазом.
Ничего не получится. Не стоит и пытаться.
Полностью убедив себя в этом, я все же сую ключ в замочную
скважину – с гораздо меньшим энтузиазмом, чем в ту ночь, когда отпирала дверь
между номерами в гостинице «Sous Le del de Paris». Франция – не Магриб, а Париж
– не Эс-Суэйра, простодушные колдовские штучки здесь не пройдут, рыбьих
знамений не случится – так думаю я. Так я утешаю себя. Так я страхуюсь от
возможной неудачи.
Франция – не Магриб, а Париж – не Эс-Суэйра. Вот и
объяснение.
Объяснения же тому, что ключ поворачивается в замке (сначала
раз, а потом – другой) – нет. Плохо понимая, что делаю, я нажимаю надверную
ручку: путь открыт! Меня встречает сумрачный холл, подножье лестницы со
стертыми мраморными ступенями и стеклянный лифт за коваными, выкрашенными в
черную краску воротцами.
Вполне респектабельно, вполне буржуазно, как и все на авеню
Фремье.
Единственное, что не соответствует стандартам
респектабельности, – отсутствие консьержа. И табличка на дверях лифта, я
заметила ее только сейчас, когда глаза привыкли к полумраку:
«L'ascenseur ne marche pas».
Лифт не работает, и черте ним.
Лифт не работает, и это к лучшему, я все равно не знаю, на
каком этаже расположена квартира двадцать семь, и как выглядит дверь с номером
«27». Конфигурация замка (или замков) не волнует меня вовсе: до тех пор пока
ключ Ясина (Ключ Ясина)со мной – ни один замок не преграда.
Первый лестничный пролет я преодолеваю в мыслях о возможностях,
которые могут открыться в связи с трижды благословенным Ключом трижды
благословенного Ясина. И о выгодах, которые меня ожидают.
Ничего сверхъестественного.
Я могла бы угонять тачки. Проникать в пустые дома в
отсутствие хозяев. Проникать в магазины, кинотеатры, музеи (хотя – зачем мне
музеи?); я запросто могла бы проникнуть в Librairie, то-то бы удивился
престарелый жрец путеводителей, но – ничего подобного не случится, я знаю
точно, я слишком уверена в себе. Или – наоборот – слишком неуверенна в себе.
Тайная жизнь кинотеатров и Librairie мне ни к чему; тайная жизнь пустых домов –
м-м… дома пустуют относительно редко. По крайней мере те, что заслуживают
внимания. Заслуживающие внимания дома окружены заботой видеокамер и кодовых
замков, снабжены датчиками слежения со спутника, системой распознавания объекта
по сетчатке и радужной оболочке глаза. Нечего и думать, чтобы сунуться туда без
помощи Слободана Вукотича, специалиста по сигнализации, как было указано в его
устном резюме.
Второй и третий (самые скучные) этажи пройдены, никаких
противоречий с общей – пока еще респектабельной – картиной я не заметила:
простенки обшиты темными, состарившимися от времени деревянными панелями; в
коридорах, уходящих в глубь дома, горят светильники, есть даже небольшие
веселенькие деревца в кадках, но отсчет почему-то начинается не с квартиры
номер один, а с квартиры номер шестнадцать.
Но стоит мне подняться еще на один пролет между третьим и
четвертым этажами, как картина меняется. Изменения поначалу несущественны – так,
легкий мусор на ступеньках: окурки, обрывки газет и рекламных проспектов,
промасленные клочки от упаковок фаст-фуда: японского, китайского,
мексиканского. А еще – ореховая скорлупа, а еще – апельсиновые корки. На
четвертом этаже деревянные панели сменяют голые стены, там же обнаруживается
первая надпись:
«I'VE GOT YOU UNDER MY SKSN»
Ничего шокирующего, все в духе если не авеню Фремье, то уж,
во всяком случае, – в духе приджазованного Захари или приджазованной и
околокиношной Ширли, где-то рядом следует искать Мерседес Торрес. Стараясь не
растянуться на апельсиновой корке, стараясь не потревожить ореховую скорлупу, я
прохожу чуть вперед, в глубь коридора, освещенного простой лампочкой
(светильников со второго и третьего этажа нет и в помине). Так-так, квартиры
номер двадцать (по одну сторону) и двадцать один (по другую). Простой
математический расчет подсказывает: чтобы добраться до Мерседес, зажатой между
время от времени свингующими Захари и Ширли, мне придется преодолеть еще как
минимум два этажа.
…Пятый встречает меня совсем крохотным детским тельцем,
повешенным на перилах.
Испуг, ужас, потрясение от увиденного длятся недолго,
никакой это не младенец – обыкновенная кукла, целлулоидный пупс внушительных
размеров, но в совсем уже тусклом свете его легко принять за настоящего. Какая
сволочь практикует такие шутки? Наверное, та, что украсила стены одним и тем же
словом:
CHAROGNE
[33]
От «charogne» рябит в глазах, оно повторяется бессчетное
количество раз – написанное в столбик и по диагонали, написанное через черточку
– «charogne-charogne-charogne», и без всяких промежутков –
«charognecharognecharogne»; сволочи, заплевавшей все стены, знакомы разные
шрифты и разная техника, ей знакома стилизация букв под арабский, и, возможно,
даже китайский, и, возможно, даже санскрит; уголь, краска, аэрозоль; готический
вариант, минималистический вариант, вариант граффити. Иногда сволочь пускала в
ход и пальцы – края букв смазаны, затерты; иногда субстанцию, которой
пользовалась сволочь, невозможно определить, но это явно органические отходы –
кусок яичной скорлупы, приклеившийся к «R» в одном случае, скукожившаяся
веточка зелени, повисшая на «G», – в другом, сгусток томатного кетчупа на…
