– Карта тоже не нужна.
– Но…
– Не волнуйтесь, мадемуазель. В Этом городе вы всегда
попадете туда, куда вам необходимо попасть. Пусть даже кружным путем.
– А если я не знаю, куда именно мне нужно попасть?
– Все равно – попадете.
Ценная мысль. Во всяком случае, она стоит того, чтобы ее
запомнить.
– Вы очень интересный человек, мсье. – Я отвешиваю
Фиделю неуклюжий, состряпанный на скорую руку комплимент.
– Ну что вы… Простоя очень давно живу…
– …очень давно живете в Этом городе. Понимаю.
– Хотите кофе?
Странно, что он не предложил чай. Помнится,
арабско-французский перевертыш дядюшка Иса начинал именно с чая.
– Это входит в стоимость покупки?
– Если вы приобретаете больше чем одну книгу, – то
да.
– А если нет?
– Если нет – я угощу вас кофе просто так.
– Именно меня?
– Сюда редко кто заходит, мадемуазель. Бывают дни,
когда я не слышу человеческого голоса. Люди совсем перестали читать. И это
печально. Очень печально.
– В Париже нельзя грустить, – мягко напоминаю я.
– Вы усвоили урок, прилежная мадемуазель. – Старик
в шутку грозит мне пальцем. – Но когда я говорил об этом, то имел в виду
только молодых и очень молодых людей. Тех, кто не читает книг. Книги – еще один
повод для грусти…
– Почему?
– Потому что жизнь в них так прекрасна и трагична,
какой никогда не бывает в действительности. Потому что жизнь в них недостижима.
А опыт, который они нам несут, непостижим. Неумение воспользоваться опытом –
разве не печально?
– По-моему, неумение воспользоваться опытом –
прекрасно.
– Вы рассуждаете как очень молодой человек.
– Я рассуждаю как человек, который собирается
приобрести книгу о китах и дельфинах. А их опыт вряд ли мне пригодится.
Старик симпатичен мне, я – приятна старику, мы оба улыбаемся
друг другу совершенно искренне, за стендом с путеводителями обнаружилось
прелестное местечко: низкий стол и две таких же низких скамейки, обитых потрескавшейся
от времени кожей. Пока я изучаю рисунок трещин на коже, старик скрывается за
пологом из плотной плюшевой ткани и уже оттуда кричит мне:
– Вы будете кофе с сахаром?
– Если можно…
Я ожидала совсем другого кофе – настоящего, с терпким
ароматом: в духе мимолетного знакомства, которое (по прошествии времени)
оказывается судьбоносным. Но принесенная стариком темно-коричневая жидкость
отдает желудями, так что наличие в ней сахара можно считать спасением. Еще одно
несомненное достоинство кофейной бурды – она горяча.
– Кофе, правда, не очень хороший, – запоздало
оправдывается старик.
– Хемингуэя он бы вряд ли вдохновил.
– Но вы ведь не Хемингуэй?
– Нет.
Мне легко признаться в том, что я – не Хемингуэй, не Генри
Миллер и не Сара Джессика Паркер, мне вообще – легко, впервые за четыре часа
пребывания в Этом городе. Все из-за старика, из-за его манеры улыбаться сквозь
бороду; улыбка похожа на бледную луну, она путается в ветках заснеженного леса.
Я не в состоянии представить состарившегося Фиделя молодым и полным сил – из
того времени, когда борода была черной как смоль и сражала наповал соратниц по
борьбе. Поэтому в кофе, который принес старик, нет никаких подтекстов, это –
кофе и больше ничего.
– …А кто вы?
– Я? Иностранка в Париже.
– В молодости я видел множество таких женщин. Они везде
были иностранками, не только в Париже.
– Где же еще?
– Да где угодно. В любви, в постели, на пикнике, в
читальном зале библиотеки, в просмотровом зале синематеки, в вагоне подземки, в
салоне автомобиля… Потом их стало меньше, а потом они исчезли совсем.
– Все до единой?
– Да.
– Почему?
– Я постарел. Только и всего. И женщины больше не
кажутся мне иностранками. У меня нет желания изучать их язык. А им даже не
придет в голову разговаривать на моем.
– Это грустно.
– Это старость. Откуда вы приехали?
– Из Марокко.
– Тогда зачем вам путеводитель по Марокко?
– Я скучаю по дому.
– Этот город живо вас развеселит.
– Не думаю.
– Там, наверное, очень жарко – в Марокко?
– Там все по-другому.
– У меня дома есть деревянная шкатулка из Марокко. Я
храню в ней счета. Когда-то в молодости ее подарила мне одна иностранка.
– Иностранка в вагоне подземки или иностранка на
пикнике?
– Иностранка в любви. А до постели дело не дошло. Жизнь
в Марокко не слишком весела?
– Там все по-другому, потому и жизнь другая.
– Зачем же вы приехали сюда, если так скучаете по дому?
– Мне предложили работу в Париже.
Останутся ли в силе наши договоренности с Алексом Гринблатом
– неизвестно. Особенно теперь, когда Саши Вяземской больше не существует в
природе. Русской Саши, Алекс не раздавал мне понять, что его интересует
«русская Сашa».
– О-о, я поздравляю вас. Немногие получают предложение
работать в Париже.
– Это можно считать большим выигрышем?
– Несомненно.
– Наверное, вы правы.
– Книга о китах и дельфинах действительно вас
интересует?
– Очень.
– Тогда я бы хотел подарить ее вам.
– Очень мило. Я тронута. Но…
– Стоит она недорого, поверьте. Никакого ущерба
магазину такой подарок не нанесет.
– Спасибо. Вы живете здесь давно?
– Всю жизнь.
– Должно быть, хорошо знаете Париж?
– Никто не может хорошо знать Париж. Он – как женщина.
– Как иностранка?
– Да. Но если вам необходимо какое-то конкретное место…
– Пожалуй. Кафе «Саппое Rose».
– Кафе?
– Может, это пивной бар. Или спортивный бар. Или
бистро. Или центр, где торгуют со скидками. Не могу сказать точно.
Я вовсе не собиралась расспрашивать старика о кафе,
существование которого подтверждает лишь картонка от спичек, да и зачем мне это
кафе?
Чтобы встретить в нем убийцу Фрэнки.
Чистое безумие. С чего я взяла, что убийца Фрэнки
обязательно бывает там? Что, если там бывал сам Фрэнки или люди, которые знают
Фрэнки? все зависит от того, кто именно подбросил картонку ко мне в сумочку.
Все зависит от того, в каком именно городе находится чертово кафе (пивной бар,
спортивный бар, место дисконтного паломничества домохозяек). Тройки и семерки в
номере телефона интернациональны, код страны я не разглядела, так что «Саппое
Rose» может торговать пивом, виски и безалкогольным коктейлем «Папагайо» где
угодно, даже в камбоджийских джунглях, даже в мексиканском штате Юкатан.
