– …Не стоит соваться туда, Доминик.
– Я просто поговорю с ним.
– Что это изменит?
– Я хочу вернуть все, как было, – неожиданно
заявляет Доминик после паузы.
– Вряд ли это получится.
– Я хочу вернуть тебя.
Расстояние, лежащее между нами, придает толстяку смелости.
Для того чтобы преодолеть его, придется переплыть море – неплохая тренировка
для жирного брюха и неразвитого плечевого пояса. Доминик выйдет из волн
обновленным – стройным, поджарым, с бугрящимися мускулами, с морской солью на
коже, с морскими лилиями в волосах. И тогда он с полным основанием, с напором
неотразимого самца, сможет сказать: «Я хочу вернуть тебя». Милый, милый
Доминик, бицепсы и трицепсы не изменят ровным счетом ничего.
– А ты, Сашa? Ты хочешь вернуться?
– Да. – Греха черной неблагодарности я не совершу.
Тем более здесь, сидя в парижском отеле. Мое телефонное «да»
безопасно, оно не предполагает действий, не обещает близости – помехи в трубке,
неполадки на линии, его можно отнести к разряду несбыточных мечтаний Доминика о
Марракеше, Касабланке, Рабате, хотя… Марракеш перестал быть для него мечтой,
самое время устремить взоры к Парижу.
– Ты не приедешь? – с замиранием сердца спрашиваю
я.
– Нет. Я должен быть здесь, в Эс-Суэйре. Слава богу!..
– Париж красив, да?
– Да. – Еще одно бессмысленное телефонное «да».
– Как у Sacha Distel?
– Как у Ива Монтана.
– Я позвоню тебе вечером. После того как поговорю с
этим стариком, Исой. Ты ведь будешь вечером в отеле?
– Конечно.
– Береги себя, Сашa.
– И ты, Доминик. И ты.
Я слышу короткие гудки – на том конце провода, в Эс-Суэйре,
Доминик не просто положил трубку, он оборвал связь. Волевым усилием, как я
предполагаю. Доминик всегда был немного странным, с гибелью досок для серфинга
странности усилились; кажется, я уже прогоняла эту пургу, – только
сумасшедший мог пожертвовать отелем, чтобы вытащить из-за решетки никчемную
девицу. Только сумасшедший. Мозг Доминика (и без того некрепкий, капризный,
тепличный), окончательно расклеился после убийства. Не того, которое якобы
совершила я, а того, которое совершил он. И речь идет не об одиночном факте, а
о самой настоящей резне, бедные доски!.. Так я тогда о нем и подумала: маньяк,
нездоровый человек. Конечно, я благодарна ему…
Ни хрена не благодарна.
Пока я находилась в камере, я могла сопротивляться. Не
соглашаясь с обвинением, раз за разом доказывая непричастность к самой
настоящей резне, бедный Фрэнки!.. У марокканского следствия были проколы,
отсутствие у меня мотива, например. Ссора с некогда любимым человеком на почве
личной неприязни – эту версию нельзя рассматривать всерьез. Ссора еще не повод
взяться за бритву – раз, никто не видел, как мы ссорились, – два, спички –
три. Вот оно! Я выпустила из поля зрения спички. Если бы я жгла их в поисках
выроненной бритвы – наверняка от них остались бы огрызки. Ошметки. Обгорелые
остовы. Но ни о чем таком араб-следователь мне не доложил, а я, фефела, –
не додумалась порасспросить. Впрочем, и так ясно, чтобы он мне ответил:
Спички унесло ветром с океана.
И они считают, что я им поверю. Марокканские идиоты.
А теперь еще и старый лгунишка дядюшка Иса. С самого начала
мне чудилось в нем что-то фальшивое, ненатуральное, какой-то подвох, изъян.
Дядюшка – не владелец дома, следовательно, он врал мне изначально. Сознательно.
Ничего особо криминального в такой лжи нет, но она автоматически вызывает
недоверие и ко всем другим пассажам Исы Хаммади.
Он видел, как мы с Фрэнки поднимались на смотровую
площадку? – очень мило, но никто этого не подтвердит.
Он заявил, что я спустилась вниз около полуночи, и при этом
даже не потрудился взглянуть на циферблат часов? – очень мило, но никто
этого не подтвердит.
Конечно, косвенно это могла бы подтвердить Фатима – ведь я
вернулась в отель, когда бухарестские часы показывали без двадцати час. Время –
вот кто играет против меня. Все учтено и запротоколировано, существует точка
отсчета (наш с Фрэнки парадный выезд из «Ла Скала» в сопровождении официантов,
грумов, гончих, ловчих и сводного оркестра кирасирского полка), существуют
промежуточные точки. Так же имеется точка финальная, намертво вмонтированная в
глупую тарелку с железнодорожного вокзала. Я нигде не отклонилась от маршрута,
я вписалась во все предложенные сроки, но что, если сроков не было? А часы на
ресэпшене могли просто подкрутить.
O-la-la, mademoiselle!
Сердце мое начинает бешено колотиться. Ведь если… Если часы
и подкрутили, то вовсе не для того, чтобы подставить меня, какая разница, когда
я вернулась? Если часы и подкрутили – то только для того, чтобы обеспечить
алиби кому-то.
Кому-то.
Я знаю – кому. Алексу Гринблату. Знаменитому галеристу и
Спасителю мира. Фатима утверждала, что он звонил из номера за час до того, как
я вернулась. Следовательно – в самый момент убийства. Но если переместить
стрелки хотя бы на пятнадцать-двадцать минут в ту или другую сторону – от алиби
не остается и следа. За пятнадцать минут, а то и за меньшее время, хорошо
тренированный человек добежит от форта до гостиницы. Алекс Гринблат,
несомненно, хорошо тренированный человек, я сама видела его тело, я касалась его,
ничего прекраснее в моей жизни не было… м-м… почему он уехал, даже не
попрощавшись со мной?
Это бесчеловечно.
Стоп, Сашa. Глупое разнюнившееся существо, ты думаешь совсем
не о том! Соберись и попытайся посмотреть на тело Алекса Гринблата трезво – как
на улику.
Я знаю об Алексе не больше, чем в тот момент, когда увидела
его в аэропорту. Да и что, собственно, мне известно? То, что никогда раньше он
не был в Эс-Суэйре. То, что его галереи достаточно популярны и расположены по
нескольким адресам в Старом и Новом Свете. То, что он практикует циничное
втюхивание откровенной фигни, о-о, excusez-moi
[29]
! –
шедевров современного искусства. Алекс Гринблат (по его же словам) в состоянии
сделать бросовые вещи культом или, по-другому выражаясь, – брендом. А
человек, так долго и упорно занимающийся брендированием, сам превращается в
бренд. Такой же вездесущий и многоликий (многорукий), как Будда, Шива или
Христос.
И такой же абстрактный.
Нет, я не отрицаю того факта, что Алекс Гринблат существует
в природе. Вопрос в том, кто именно приехал в Эс-Суэйру под его именем.
O-lа-lа, mademoiselle!
Подобные рассуждения могут завести вас далеко; на вершину, с
которой не только хорошо просматриваются живописные окрестности, но и
циркулирует разреженный воздух. Кислородное голодание – вот что вам грозит. В
этом случае с быстротой и живостью ума придется распрощаться навсегда.
