По лицу девушки пробегает грозовая тень, на щеки всходит
румянец, подбородок заостряется – один день и две ночи, несомненно, главное
событие в ее жизни.
– Что же случилось с ним потом?
– Надеюсь, с ним все хорошо. Я молюсь за него до сих
пор.
Сальма обескураживает меня, она не должна вести себя так. Ни
одна марокканская девушка не повела бы себя сходным образом, а уж тем более
девушка, работающая в забытом богом сельском кооперативе. Даже вполне светская
и лишенная многих восточных предрассудков Фатима попридержала бы язык, но
Сальме ничто не указ.
– Наверное, он был контрабандистом. Или собирался убить
какого-то плохого человека. Но что-то не получилось. И он оказался здесь.
Убийство. Меньше всего я ожидала услышать об убийстве из уст
девушки – настолько неискушенной, настолько простодушной, что любое, сказанное
ей слово тотчас же меняет свой знак на противоположный. Убийство плохого
человека – благое дело, оно не подлежит разбирательству в суде, а уж тем более
– наказанию.
– Он был похож на вас.
– На меня? – Я вздрагиваю.
– В том смысле, что на вас он был похож больше, чем на
меня. Он был… – Сальма щелкает пальцами, стараясь подобрать наиболее точное
выражение, – …европеец. Беглец.
Evade.
«Эвади» – звучит как название косметической фирмы. Так и
есть – эта косметика идет юной Сальме, как никакая другая, она оттеняет веки и
ретуширует мелкие изъяны кожи, делает линию бровей соблазнительной, а губы –
чувственными.
– Вы тоже собирались убить плохого человека?
– Нет.
– Вы его убили?
– Нет.
– Значит, это вас должны были убить?
– Нет.
Во всех трех случаях я сказала чистую правду, и она не очень
устраивает Сальму.
– Не бойтесь. Я всегда держу рот на замке.
В подтверждение девушка собирает пальцы в щепоть и проводит
ими по губам, что должно означать застегнутое на молнию молчание. Молнии,
заклепки на карманах, полных историй со смертельным исходом, пряжки на туфлях с
начинкой из контрабандного гашиша – вот он, фирменный стиль от «Evade». А
Сальму можно считать ее лицом.
– Я не боюсь.
– Куда вы направитесь дальше?
Я бы сама хотела получить ответ на этот вопрос.
– Еще не знаю.
– Уезжайте в Касабланку. Это лучшее место. А уж оттуда
можно попасть куда угодно. Я и сама собираюсь в Касабланку. Не все же сидеть в
этой проклятой дыре.
– Касабланка или что-то другое… Это зависит не от меня.
Сальма несколько разочарована: мадам, которая похожа на
«европейца, беглеца» гораздо больше, чем она, должна сама выбирать себе
маршрут.
– Ума Турман непременно уехала бы в Касабланку.
– Ума Турман?
– Ума Турман – моя любимая актриса. Когда я уеду в
Касабланку, то обязательно перекрашусь в blonde
[18]
, как она. Вы
незнакомы с Умой Турман?
– К сожалению.
– Тот человек… Европеец, беглец… Говорил, что он
близкий друг какой-то… Подождите, дайте-ка вспомнить… Какой-то Фанни… Фанни…
Она тоже актриса.
– Ардан? – подсказываю я.
– О, да! Фанни Ардан. Наверное, это совсем не то, что
Ума Турман.
– Совсем, совсем не то.
– Все равно, я молюсь за него каждый день. И за Уму
Турман тоже. Чтобы она когда-нибудь приехала в Касабланку. Уже после того, как
туда приеду я. И мы бы случайно встретились на улице… Или в каком-нибудь баре.
«Кафе Рика» подойдет. Определенно, это будет именно оно!
– И что произойдет тогда?
– Для начала я возьму у нее автограф. Попрошу
расписаться у меня на руке. Или нет – лучше на афише, так автограф дольше
сохранится. У меня есть ее афиша. Даже две.
– А потом?
– Потом я угощу ее кофе.
– А потом?
– Потом она угостит меня кофе.
– А потом?
– Потом? Потом… случится что-то очень
замечательное. – Дерзость Сальмы перехлестывает через край, но воображения
ей явно не хватает.
– Ты как будто и не марокканка вовсе. – Незаметно
для себя я перехожу на «ты», Сальму это устраивает.
– Ума Турман – тоже не марокканка. Но это никого не
удивляет! – Сальма заливается мелким дробным смехом; шутка, которую она
только что произвела на свет, кажется ей бесконечно забавной.
– Почему же ты до сих не в Касабланке?
– Деньги. Все упирается в деньги. Того, что я
накопила, – недостаточно. Но скоро, очень скоро, я соберу приличную сумму
– и только меня и видели!..
Странная марокканка Сальма странным образом оказывается на
топчане; устроившись у меня в ногах, она рассуждает о побеге из кооператива по
изготовлению масла аргано, где работает техником, о своем (овеянном какой-то
тайной) прошлом: ее отец был французом (испанцем), он умер, когда Сальме
исполнилось шесть (семь); ее мать была испанкой (француженкой), она умерла,
когда Сальме исполнилось семь (шесть), а в общем, не важно, кто кем был, –
важно, что марокканка она только наполовину. Наверняка у нее есть богатые
родственники в бывшей метрополии, они были бы рады принять ее, если бы знали о
ее существовании, но для этого нужно добраться до Касабланки и познакомиться с
Умой Турман. Все разговоры вертятся вокруг Касабланки, и Умы Турман, и
супербара «Кафе Рика», где произойдет историческая встреча, на которую Ума
явится с самурайским мечом, а с чем прийти мне, что бы вы посоветовали,
мадам?..
Бритву. Опасную бритву.
С ручкой из слоновой кости, с монограммой «P.R.C.» и моими
отпечатками. Я великодушно готова уступить их Сальме.
Пока глаза не слиплись окончательно.
…Солнечный свет.
Он проникает сквозь веки – еще не обжигающий, но уже готовый
обжечь. Поначалу я даже не решаюсь приподнять их, скрупулезно восстанавливая
события прошедшей ночи.
Камера – полицейский с ключом – калитка в воротах – я
свободна – «Мерседес», мигающий фарами, – Доминик за рулем – побег из
Эс-Суэйры – дорога вверх по склону – окошко в обитой железом двери – бонсуар,
мадам, – я оставлю вам лампу – европеец, беглец – вы тоже собирались убить
плохого человека? – Ума Турман – Касабланка.
Неужели Сальма еще здесь?!
Надеюсь, что нет, – в комнате слишком тихо. Выждав еще
мгновение, я наконец-то открываю глаза.
Слава богу, комната пуста.
А я заботливо прикрыта одеялом, в которое трансформировался
тонкий цветастый ковер. Лампа погашена, она стоит там же, где Сальма поставила
ее, кувшин и полотенце тоже на месте, и в стройных рядах флаконов с аргано не
произошло никаких изменений. Разница лишь в том, что теперь комната пронизана
солнечными лучами, тонкими и острыми, как спицы. Вчера ночью потолок казался
мне сплошным, но он совсем не сплошной. Все дело в крошечных дырках,
произвольно проделанных в нем, – никакого особого узора они не образуют.
