– Увидимся.
Лучше бы Жюль был горнолыжником.
Я думаю об этом, наблюдая, как двое «полицейских на отдыхе»
скрываются в проеме лестницы. Сейчас они поднимутся наверх, и костолом Жюль
сразу же признает в убитом парня, вместе с которым ехал из аэропорта и
оформлялся в отеле, и провел часть вчерашнего вечера за соседним столиком в
ресторане.
Ну и плевать.
Нервное возбуждение, снедавшее меня последние полчаса,
сменяется апатией и полным равнодушием. И когда передо мной снова вырастает
Шамсуддин, я становлюсь покладистой, как овца.
– Вы ничего не сказали мне насчет сегодняшнего вечера.
– А, да…
– Я могу рассчитывать на встречу?
– Я приду.
Иногда полезно и солгать. Правда, я не совсем уверена, что
это ложь. Неожиданное вторжение Жюля и Джима меняет мои планы. И Шамсуддин не
кажется таким уж отвратным: я с большим удовольствием встретилась бы с ним, чем
с двумя полицейскими из Старого Света. Да что там – я предпочла бы вовсе их не
знать и тогда, возможно, избежала бы некоторых вопросов.
А в том, что они последуют, я не сомневаюсь.
Шамсуддин прикладывает руку к сердцу, всем своим видом
демонстрируя: mademoiselle произвела на него неизгладимое впечатление, остаток
дежурства пройдет в мыслях о ней, а вечером он постарается оказаться на высоте.
Один такой уже оказался на высоте, он и сейчас там. Ле жит
ничком, подогнув под себя колено. И по мере того, как Шамсуддин отдаляется от
меня, Фрэнки неумолимо приближается. Теперь я не могу представить его иначе,
как мертвым. Мертвец стоял у стойки, пока я заполняла его регистрационную
карточку, мертвец дефилировал по отелю в костюме для серфинга, мертвец поил
меня шампанским в ресторане и целовал меня тоже мертвец.
Потому-то поцелуй и показался мне холодным. И лишенным
всякого намека на страсть – пусть и мимолетную.
Я пыталась закрутить роман с мертвецом.
Мерзость какая!..
Толпа, тупо ожидающая новостей с места резни, – тоже
мерзость. А ведь до сих пор я относилась к местному населению с большой
симпатией: открытые, безобидные, улыбчивые люди, их лукавство не опаснее
лукавства детей, их простодушие забавляет, их тела поджары и упруги, их смуглая
кожа отливает шелком. Они полны жизни – не то что забредающая сюда европейская
вырожденческая шушера, цивилизация которой доживает последние дни. Будущее – за
третьим миром, говорит Доминик, вряд ли он подцепил эту истину в своей
обожаемой «Фигаро».
А я еще посмеивалась над ним, идиотка.
Пробиваться сквозь толпу – удовольствие ниже среднего.
Единственный плюс: бедняжка Сашa занята делом. Бедняжка Сашa преследует цель –
пробиться, и все ее существо подчинено этой цели. Но что произойдет, когда цель
окажется достигнутой? Сладкие орехи, прогулки по воде, подсчет воздушных змеев
и перистых облаков – смысла в этом не больше, чем в футболках с надписью
«Рональдо» и «Рональдиньо». А о возвращении в отель не хочется даже думать.
Я положительно не знаю, чем себя занять. И каким образом
стереть из памяти вчерашний вечер, чтобы мертвец Фрэнки не всплывал в моем
воображении снова и снова. Конечно, я могу угнать один из полицейских
велосипедов и отправиться на нем э-э… в Марракеш. Или в Касабланку. Или в
Рабат. Это будет выглядеть нелепо. Я могу привести в чувство наш рыдван и
отправиться на нем туда же. Это будет выглядеть подозрительно.
Я, в конце концов, могу дождаться Ясина и выйти с ним в
океан, и коротать время за сортировкой улова: тунцы к тунцам, осьминоги к
осьминогам, креветок – за борт. Океан остудит мою голову, а запах сырой рыбы…
Запах сырой рыбы напомнит мне о Фрэнки, мертвец жаловался,
что не выносит его… Проклятье!
Я снова думаю о нем. Подчистить память не удастся, по
крайней мере – сейчас.
– Сашa!.. Сабак эльхер, Сашa!..
Какой-то шутник желает мне доброго утра, очень мило с его
стороны. Очень вовремя.
– Или лучше сказать – бонжур, мадам?
– Сабак ин нур, дядюшка Иса!..
Дядюшка Иса собственной персоной, он, кажется, никуда и не
уходил – я вижу его ровно на том же месте, на котором оставила вчера. И в той
же позе. Дядюшка Иса – не часть толпы. Он просто стоит у дверей своего дома.
– Зайдете ко мне по-соседски?
Не самое удачное время для похода в гости, но это может
избавить меня от навязчивой мысли угнать полицейский велосипед.
– С удовольствием.
– Я знал, что вы придете.
Странная уверенность – или я не все поняла во французском
дядюшки Исы? Нет, его французский почти идеален, и дядюшка сказал только то,
что сказал.
Мы проходим мимо двух резных шкафов и деревообрабатывающего
станка и оказываемся во внутреннем дворике. От внутреннего дворика «Ла Скала»
он отличается лишь меньшими размерами и отсутствием колонн, столиков и
танцпола. Мозаика, которой выложен пол, и фонтан – почти те же. Есть еще навес
в дальнем правом углу, туда мы и направляемся. Я все еще отношу происходящее к
традиционному марокканскому гостеприимству, белому человеку здесь, в центре
Эс-Суэйры, ничего не угрожает.
Разве что его кошельку.
А кошелька-то у меня как раз и нет.
Мы располагаемся под навесом, устланном коврами; место, где
гостей пичкают кус-кусом, бараниной и еще двумя десятками блюд, если исходить
из традиционного марокканского гостеприимства. Сейчас, по всем законам жанра,
должны появиться люди, играющие подчиненную роль в жизни дядюшки Исы.
Бесплотные, словно тени, они займутся столом, приволокут миски с водой для
омовения рук (уже затем наступит очередь кус-куса) – такое происходило не раз в
домах арабов и берберов, которые мы с Домиником иногда посещали. Дом Джумы,
брата Фатимы; дом автослесаря, который время от времени чинит наш
многострадальный автобус, дом техника, которого я вызываю всякий раз, когда ломается
очередной кондиционер.
Но дом дядюшки Исы не похож ни на один другой дом.
В нем никого нет.
Дядюшка сам приносит чай и расставляет тарелки со сластями и
плетеные корзинки с фруктами. Я готова предложить ему помощь, но это вступит в
явное противоречие с законами традиционного марокканского гостеприимства. Пока
дядюшка хлопочет по хозяйству и греет чай на маленькой спиртовке, ничто не
мешает мне присмотреться к нему повнимательнее. При свете дня сходство с Ясином
не выглядит таким пугающим и он моложе, чем казался мне вчера.
Во всяком случае, стариком его не назовешь.
Крепкий мужчина слегка за пятьдесят, так будет вернее.
– Вы живете один, дядюшка Иса?
– Много лет…
Смутные подозрения снова – помимо воли – начинают терзать
меня: Ясин так и не женился.
