«I'VE GOT YOU UNDER MY SKIN».
Я хорошо ее запомнила, как запомнила несколько ореховых
скорлупок и несколько апельсиновых корок на ступеньках. Вполне допустимая
погрешность, учитывая кошмар верхних этажей.
Лифт ползет удручающе медленно – так медленно, что я
переключаюсь с созерцания кнопок на созерцание женщины, волею судеб оказавшейся
рядом со мной на крохотном пространстве. Ничего особенного в ней на первый
взгляд нет. Кроме очков, закрывающих едва ли не половину лица. И темных
блестящих волос, волнами спадающих на плечи. Если когда-нибудь мне захочется
воспроизвести в памяти свою случайную попутчицу, то я вспомню только это:
очки;
крупные кольца волос, заслоняющие щеки и часть подбородка;
прямые, почти мужские плечи.
Бедняжка, должно быть, не слишком привлекательна, хотя и
ничего отталкивающего в ней нет. Таких женщин миллионы, они пользуются
исключительно общественным транспортом и покупают полуфабрикаты, потому что
ненавидят готовить; они никогда не выходят замуж по любви, они заняты работой,
требующей не очень больших умственных и физических затрат; они терпеть не могут
комиксы и обожают тяжеловесные викторианские романы и фильмы в пересказе тайных
агентов. Да, для тайных агентов такие женщины – просто находка! В силу
обыденности, одинаковости, непритязательности их можно использовать вслепую,
они не вызовут подозрений ни у кого. Их лица не поддаются анализу и сразу же
забываются, бедняжка!..
Шею бедняжки украшает газовый платок терпимого качества, то
же можно сказать о летнем пиджаке пастельных тонов, неброской блузке и юбке,
слишком плотной для лета.
– Что? – неожиданно произносит женщина.
– Ничего.
– Вы так на меня смотрели… Мне показалось, вы хотели
что-то спросить.
– Нет, простите. – Я смущенно опускаю
глаза. – Ваши очки…
– А что мои очки? Выглядят устрашающе?
– Нет, конечно…
– Я недавно перенесла операцию на глазах, так что очки
– прискорбная данность.
– Да нет же…
«Это не мое дело», – хочется сказать мне. «У меня тоже
проблемы со зрением, – хочется сказать мне, – я совершенно не
переношу темноты, она выбивает меня из колеи и заставляет совершать глупости.
Но это проблема скорее психологического свойства, операция на глазах не
поможет».
– Я и сама ненавижу, когда кто-нибудь щеголяет в
солнцезащитных очках в не самое подходящее время суток, – неожиданно
добавляет женщина. – Я считаю, что прятать глаза за очками ночью – мм-м…
откровенное пижонство. Если, конечно, за этим не стоит нечто большее.
– Нечто большее? – Я вздрагиваю: бедняжка в
непритязательном платке, кажется, умеет читать мысли.
– Нам это не грозит. Мы ведь не герои фильма «Матрица»,
правда?
– Точно.
«Матрица» в пересказе тайного агента. Или самой бедняжки.
Любопытно было бы послушать. Не сам пересказ, а ее голос. Снова и снова – ее
Голос.
Гораздо более интересный, чем внешность. Низкий, богатый,
полный скрытых течений – холодных и теплых. Полный эмоций, впрочем, довольно
хорошо контролируемых. И…
Кажется, я уже слышала его.
Или что-то очень похожее на него. И совсем недавно.
– Вы ведь живете здесь, – говорю я, не имея ни
малейшего понятия, как закончить фразу. Плевать. Все мои усилия направлены па
то, чтобы вновь услышать Голос. И попытаться вспомнить, откуда он мне явился.
– Не так давно. Но уже подумываю о том, чтобы сменить
квартиру.
– Почему?
– Здесь не очень здоровая обстановка. Вы должны знать,
если поднимаетесь наверх.
– Я как-то об этом не думала.
– А стоит подумать. Пока не поздно. В доме бесследно
пропало несколько человек, и полиция оказалась бессильна в их поисках.
– Ужас.
– Еще бы не ужас. – Голос ускользает от меня,
прячется в волосах и за стеклами очков, и за прямоугольником плеч. Он
рассыпается на отдельные звуки; погнаться за одним означало бы тотчас же
выпустить из виду другие.
Мне с ним не справиться.
Мерседес – она смогла бы. Не только поймать Голос в силки,
но и завладеть им, приручить, сделать своим, подчинить себе. Да, именно таким
голосом должна обладать Мерседес, именно таким голосом она должна разговаривать
с не в меру расшалившимися в ее отсутствие снайперскими винтовками и
Спасителями мира, отдавать приказы по уничтожению саранчи и коралловых рифов,
оставлять сообщения на автоответчике…
Эта чертова кабина когда-нибудь остановится?!.
– …А знаете, кто будет следующим пропавшим?
– Нет, – я сбиваюсь на нервный шепот.
– Вы.
Автоответчик Мерседес! Вот где я слышала этот голос! Но…
этого не может быть. Эта невзрачная женщина не может быть Мерседес. И голос –
он просто похож на голос Мерседес, или мне просто хочется, чтобы Мерседес
обладала именно таким голосом. Что она сказала о пропавших людях?
Что следующей буду я. Без всяких «может быть, возможно,
peut-etre».
– Это шутка. – Черные очки непроницаемы, об улыбке
нет и речи. – Простите.
– Ничего.
Лифт наконец-то останавливается.
– Мой этаж. Всего хорошего.
Женщина в летнем пиджаке берется за ручку кабины и
распахивает ее. И только после того, как она выходит, я вспоминаю о нумерации
этажей в благословенной Франции. Первый этаж – всегда нулевой. А тот, который
принято называть четвертым, – на самом деле пятый. Не «I've got you under
me skin» – «charogne».
Еще не поздно убраться отсюда, тупо думаю я, наблюдая за
бликами света: неожиданно ускоривший свой ход лифт несет меня вверх.
…Мокрая, как мышь.
Я падаю в объятья этажа Мерседес мокрая, как мышь. Голос,
оставшийся внизу, все еще преследует меня, цепляясь за запястья, щиколотки,
подметки ботинок, в доме пропало несколько человек… а знаете, кто будет
следующим? Вы. Вы, вы, вы, вы…
– Пошла ты! – говорю я вслух. Много громче, чем
хотелось бы. – Падаль!..
Звук собственного голоса, совсем не такого завораживающего,
приводит меня в чувство. Я сокращу визит в квартиру Мерседес до пятнадцати
минут, этого должно хватить. Я не поддамся искушению навестить полусумасшедшую
разбитную Ширли, которая кажется мне теперь едва ли не самым вменяемым
человеком из всех, кого я знаю. Правда, пассажи про китайцев, арабов, шлюх и
тех, кто дует в дудки, придется вынести за скобки. А в основном Ширли
бесконечна мила.
И номер на ее двери бесконечно мил, и розовый коврик
умилителен: и дверь, и коврик находятся на своих местах, так же как нашлепка с
саксофоном на двери Захари. На этаже ничего не изменилось, кроме освещения
(длинные люминесцентные лампы дают вполне достаточное количество света) и еще
пейзажа за стеклом панорамного окна.
