Он – да еще кусты сирени.
Я выполняю все указания не-Шона и, пройдя арку, улицу Арми
Ориент и свернув направо, снова оказываюсь на Лепик. И сразу замечаю машину
Мерседес, стоящую там же, где я припарковала ее несколько часов назад. Мою
машину. Никаких других машин поблизости нет, ее одиночество тотально.
Одиночество и незаурядность. В ранних сумерках четырехколесное чудо выглядело
необычным, сейчас же смотрится и вовсе инопланетно. Представить ее на улицах
Эс-Суэйры без огромной толпы зевак, цокающей языками и шумно восхищающейся, я
не в состоянии. Да что там Эс-Суэйра! Даже в Париже такая тачка стала бы
предметом вожделения сотен людей. Я поступила опрометчиво, оставив машину так
надолго. Я поступила опрометчиво, оставив ее вообще. Свидетельством моей
опрометчивости может служить белый листок, он торчит из-под дворника.
Штраф за неправильную парковку.
Попереживав долю секунды, я мгновенно успокаиваюсь:
настоящая владелица тачки то и дело влипала в подобные мелкие неприятности
(стоит только вспомнить ворох квитанций на дне многочисленных сумок) – и то не
особенно мучалась. Так стоит ли страдать мне?
Не стоит.
Неизвестно, воспользуюсь ли я этой машиной еще когда-нибудь.
Какой бы прекрасной она ни была и какой бы потрясающей ни была сама Мерседес. Я
все же – не Мерседес. До того как у меня в руках оказался желтый конверт, мысль
стать Мерседес не казалась мне утопичной, винтаж-костюм от Biba подходил мне по
размеру даже на глаз, а сколькими еще восхитительными тряпками можно было бы
разжиться!..
O-la-la, mademoiselle!
Мерседес – не только тряпки, сумки, парики, шикарная машина
с навигацией и проспект Национального музея мотоциклов в Римини. Мерседес – это
еще и потайная комната с оружием, сейфом, бумагами, Стеной плача по пулям в
голове. Мерседес – это еще и старый лжец Иса, и лжец помоложе Алекс, и юный
Слободан, выбивающий дырку в монете с расстояния в сто шагов. Находиться в поле
притяжения Мерседес опасно.
И чертовски притягательно.
До сих пор мне плохо удавалось справляться с этим
притяжением – возможно, конверт Фрэнки убережет меня от падения в черную дыру.
Я собираюсь приступить к его изучению немедленно.
Устроившись в машине и включив подсветку, я в нетерпении
отрываю полоски скотча, которыми заклеен конверт: одну, другую, третью.
Справиться с ними оказывается не так просто, но вместе с последней полоской мне
на колени падает и первый трофей: удостоверение личности на имя Франсуа Лаллана
(Francois Lallanne) и еще одно удостоверение на имя офицера спецслужб Франсуа
Лаллана. С обоих фотографий на меня смотрит Фрэнки.
Фрэнки.
Я не думала, что так легко узнаю его, – фотографии на
любых удостоверениях обычно получаются безликими, стертыми, сохраняющими лишь
отдаленное сходство с оригиналом. Да еще фамилия – Лаллан!.. Франсуа Лаллана и
Франсуа Пеллетье роднит лишь сдвоенная «л». И – лицо на снимке. Франсуа Лаллан
был офицером спецслужб и больше никем. Франсуа Пеллетье мог оказаться кем
угодно, перечень его профессий я выучила наизусть с первого раза. К ним могли
прибавиться еще два десятка специальностей и столько же выпасть. И Франсуа
Пеллетье мог бездумно заснять на камеру мобильника взрыв в лондонском автобусе.
Взрыв, который произошел еще и потому, что офицер спецслужб Франсуа Лаллан
вовремя не вступил в контакт со своими английскими коллегами. А может, и не
было никакого снимка. И он – лишь часть легенды, которую Франсуа Лаллан
придумал для Франсуа Пеллетье.
Франсуа Лаллан, действующий совершенно автономно.
Что сказал мне о Фрэнки не-Шон? Что тот отправился в Марокко
на свой страх и риск. Вот почему мне не предъявили обвинение в убийстве офицера
французских спецслужб Франсуа Лаллана, а обвинили в смерти безликого (каких
миллионы) гражданина Франции Франсуа Пеллетье. Вот почему мной занимался самый
рядовой, хотя и не лишенный лоска, следователь.
Об офицере никто не забеспокоился. И не беспокоился – во
всяком случае, в то время, когда я сидела в камере.
Нужно признать, что в роли водонепроницаемого плейбоя Фрэнки
выглядел органично. Настолько, что возникает предположение: второй своей
ипостасью Лаллан пользовался довольно часто и довольно давно – чего стоила
российская виза трехлетней давности в паспорте на имя Франсуа Пеллетье!
И что он делал в России? – не как Пеллетье, как Лаллан?
И какова была истинная цель его поездки?.. И какова была цель его поездки на
Ибицу и работы в конторе по изготовлению металлических сейфов? И во многих
других конторах. И были ли они вообще – конторы?
Этого я не знаю и никогда не узнаю. И не очень стремлюсь
узнать.
Что он делал в Марокко – тема куда более актуальная.
Очевидно, именно ей посвящены две дискеты из конверта. Две
дискеты и один диск, вряд ли на нем записаны песенки Sacha Distel. Но проверить
стоит. Вдруг диск заполнен не графическими и текстовыми, а звуковыми файлами?
Закусив губу, я поворачиваю ключ зажигания и снова слышу:
Салуд, маравильоса!
Салют-салют, но мне нужен вовсе не ты, дурацкий бортовой
компьютер, жертва апгрэйда! Мне нужна скромная магнитола – не исключено, что
именно она прольет свет на дорогу, по которой я продвигаюсь на ощупь,
руководствуясь только своими догадками и предположениями.
Магнитола по отечески принимает диск, и на ее панели
вспыхивает обнадеживающая надпись:
LOAD
[49]
.
Я готова расцеловать панель – напрасно. И радость моя
преждевременна: подумав совсем непродолжительное время, магнитола выплевывает
чертов диск обратно. Что ж, аудиооткровения мне не светят, работу с диском и
дискетами придется отложить на неопределенное время, как и просмотр миниатюрной
видеокассеты, ей тоже нашлось место в конверте. Хорошо бы еще разыскать
аппаратуру, на которой все это можно увидеть!..
Нет-нет.
Нет.
Я вовсе не собираюсь возвращаться в квартиру на авеню
Фремье. Это слишком опасно. Это не было бы опасно для Мерседес (для нее, какой
я ее вижу, вообще не существует понятие опасности). Но я все же не Мерседес. И
ни за что не вернусь туда.
Ни за что.
Самым верным было бы отправиться в «Ажиэль». Прямо сейчас.
Доминик наверняка оборвал все телефоны с известием о владельце дома у старого
форта – скоропалительно приобретшего его и так же скоропалительно от него избавившегося.
Но дело даже не в доме, а в самом Доминике: он будет переживать, если на
телефонный звонок никто не ответит, он с ума сойдет от волнения. А после того,
что он сделал для меня, настоящее свинство так с ним поступать.
Настоящее свинство, пошел ты к черту, Доминик!..
Запустив руку поглубже в конверт, я нахожу нечто, что тотчас
же заставляет меня напрочь позабыть о Доминике, и о его невыносимом
благородстве, и даже о самом Фрэнки в обоих его личинах – Пеллетье и Лаллана.
