– Не думаю, что это выход. Человек, о котором я
говорю, – совсем не ждет от меня послания.
– Может, он ждет послания от кого-нибудь
другого? – вполне резонно замечает бармен. – И тогда все равно
подойдет. Как его зовут?
В вопросе нет ничего сверхъестественного, но он застает меня
врасплох. Фрэнки, возможно, бывал в «Cannoe Rose», то же можно сказать о
Мерседес, кого из двоих выбрать? Кого? Я стою перед двумя совершенно
одинаковыми, наглухо закрытыми дверями, стоит мне толкнуть не ту – и тему с блуждающим
по Парижу баром можно будет закрыть навсегда.
– Фрэнки, – наконец произношу я. – Его зовут
Фрэнки.
– Я не знаю никого по имени Фрэнки.
Вот он, приговор! Но так просто я не сдамся.
– Неужели вам известны все имена?
– Тех, кто заглядывает сюда чаще чем один раз, –
да. – Бармен подмигивает мне и принимается протирать стаканы, и без того
чистые. – Вон тот парень – алжирец. Его зовут Али, он приходит сюда по
четвергам и субботам. А сегодня как раз четверг. Или суббота?
– Понятия не имею.
Я действительно не знаю, четверг сегодня или суббота, я не
уверена насчет времени суток, лишь одно не вызывает сомнений – с алжирцем я
угадала.
– Ай-ай, красотка! – не-Шон одобрительно цокает
языком. – Хорошо, что вы появились. Видите теплую компашку? Самый дальний
от нас столик…
– И что?
– Не пропускают ни одного матча национальной сборной.
Колесят за ней по всему свету. Гийом, Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан, и еще
коротышка Венсан по прозвищу Хорек. Страшные люди, любители почесать кулаки о
чужие челюсти. Лучше им не попадаться, но вас они не тронут.
– Почему?
– Не тронут, и все. У нас тишь да гладь. Даже
отъявленные мерзавцы ведут себя так, как будто только вернулись с приема в
посольстве Суринама.
– Тишь да гладь, я вижу.
Второй стакан джина (в отличие от первого, выпитого залпом)
я лишь потягиваю. Странно, но обычной реакции на алкоголь не наступило, я
чувствую себя просто замечательно. «Cannoe Rose» и вправду выдающееся
заведение. Оно стоит того, чтобы вернуться сюда еще раз.
– …а как насчет девяти убийств? Два из них были
ритуальными и два – на почве расовой ненависти. Кажется, так…
Белоголовый бармен смеется так заразительно, он так широко
открывает рот, что я вижу две железные коронки в самой глубине – справа и
слева.
– Вы хорошо осведомлены для посетителя, пришедшего сюда
в первый раз.
– Я ведь не утверждала, что заглянула сюда случайно…
– Случайно сюда не попадешь, – повторяет не-Шон
мои собственные слова, сказанные пять минут назад. – А что касается
убийств – мрачные слухи о них сильно преувеличены.
– Их не было?
– Были.
– Их было не девять?
– Их было ровно девять.
– Тогда в чем же преувеличение?
– Они не были зверскими. И это случилось давно. Очень
давно. Когда «Саппое Rose» располагался совсем в другом месте.
– Этот бар все время переезжал с места на место.
– Точно, красотка! У этого бара сердце бродяги, разве
можно его за это винить? А что касается убийств… Они совершались в те времена,
когда люди еще были романтичны. Были сентиментальны. Когда они плакали над
словами из песен – как дети…
– И убивали.
– И убивали, как дети. Из любви, из ненависти, но
совсем не расовой. Из желания обладать. Из желания получить то, что получить
невозможно.
– И это оправдывает убийства?
– Это делает их понятными.
Похоже, не-Шона чрезвычайно волнует эта тема. Настолько, что
и без того ярко-голубые глаза становятся нестерпимо-голубыми, а морщины – все
до единой! – разглаживаются, на секунду явив миру не позднего, а раннего
Бонда.
– Время таких убийств ушло безвозвратно, мир стал
циничным. Теперь убивают совсем по другим причинам.
Располосованное горло Фрэнки – совсем другая причина. По
моей спине пробегает холодок, и зачем я только завела дурацкий разговор об
убийствах? Я могла поговорить с барменом о кино, которое снималось в
окрестностях «Саппое Rose», или о шпионах, работающих под прикрытием: с кем же
еще говорить о них, как не с точной копией агента 007?..
– Из тех, романтических убийств я не застал ни
одного, – в голосе бармена сквозят нотки сожаления. – Последнее было
совершено за неделю до того, как я впервые встал за стойку. Но и потом здесь
случалось много интересного. И случается до сих пор. И может еще случиться.
– С кем?
– Да с кем угодно. С любым, кто заглядывает сюда чаще,
чем один раз.
– Я поняла – это реклама вашего бара, – я
понимающе подмигиваю не-Шону.
– Не совсем так, – не-Шон понимающе подмигивает
мне и снова опрокидывает горлышко бутылки с джином в мой неосмотрительно
поставленный на стойку стакан. – Повторить?
– Выбора нет. – Выпитое раньше незаметно настроило
меня на философский лад. – Это тоже за счет заведения?
– Это – нет.
Нет так нет, нет – и черт с ним. Тем более что в этот раз я
пью не в одиночестве. Ко мне присоединяется сам бармен, плеснувший в стопку
спиртное совсем из другой бутылки.
– То, о чем я говорил, – не реклама. Случится
может разное – и не всегда хорошее. Но пусть хоть что-то случается. Это
означает, что мы еще живы.
– Да. Как ни странно – мы еще живы.
Только теперь я начинаю понимать все коварство джина и моего
собеседника заодно: стойка, батареи бутылок и шеренги стаканов плывут у меня
перед глазами, а стеклянная чаша со спичками раскачивается подобно фонарю на
ветру. Стекло аквариума то приближается, то удаляется, рыбы за ним приобрели
совершенно фантастические очертания, и я готова поклясться, что даже Ясин –
повелитель моря Ясин! – никогда не видел таких причудливых созданий. А
люди… Люди за столиками тоже преобразились, они стали бестелесны, бесплотны, я
имею дело с небрежно расписанным театральным задником, с эскизом еще не
написанной картины.
Я совершила непростительную глупость – еще одну в ряду
других глупостей, не стоило лакать горячительное на голодный желудок, ведь я не
ела со вчерашнего вечера. Да и скромный бутерброд в марракешском аэропорту
трудно назвать едой.
Возьми себя в руки, Сашa! Соберись.
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Вдох-выдох -
прощай, Джонни До!
видишь, я уже могу дышать -
без тебя…
не волнуйся, смотри на вещи проще, Джонни До!
видишь, я уже могу дышать -
