— Наверное, ты очень горевала, когда пришлось уехать из Лондона? — спросил он.
— Ах, Генри, я горевала, потому что случилось несчастье. Потому мы и уезжали. Страшная трагедия. Ты только подумай: какой-то мужчина гонит на бешеной скорости машину, и ему даже в голову не приходит, что на дороге может кто-то оказаться. И вот за какое-то мгновение Эдмунд потерял жену, а Алекса — мать. А леди Черитон своего единственного ребенка, свою единственную дочь — Каролина умерла.
Умерла. Какое страшное слово. Точно щелкнули ножницы и перерезали надвое нить, и ты знаешь, что теперь уже никогда-никогда не связать концы вместе.
— Алекса огорчилась?
— «Огорчилась» не совсем подходящее слово. Это была такая тяжкая утрата!
— Но зато вы вернулись в Шотландию.
— Да, мы вернулись, — Эди вздохнула и сложила блузку. — Мы все вернулись. Твой отец работал в Эдинбурге, а мы с Алексой поселились в Балнеде, и нам стало немного полегче. Горе — оно тебя ударит, а потом отпустит, не надо нести его с собой через всю жизнь. Пройдет время, и оставь горе на обочине, а сам шагай дальше по дороге. Для Алексы началась совсем другая жизнь. Она пошла в школу в Страткрое, в ту самую, куда теперь ходишь ты, и завела дружбу с местными ребятами. А твоя бабушка Ви подарила ей велосипед и маленького шотландского пони. Про Лондон она теперь и не вспоминала, да и никто, глядя на нее, не сказал бы, что она городская девочка. Но все же, когда она подросла и смогла ездить самостоятельно, каждый раз на каникулы она ехала в Лондон навестить свою вторую бабушку. Хоть этим мы могли порадовать бедную леди Черитон.
Глаженье было закончено. Эди выключила утюг, убрала гладильную доску. Но Генри не отставал с расспросами.
— А до Алексы ты нянчила папу, да?
— Нянчила. До того самого дня, когда ему исполнилось восемь лет и он уехал в интернат.
— Я не хочу уезжать в интернат, — сказал Генри.
— Не придумывай, Генри! — твердо сказала Эди. Надо было сразу же остановить его, а то еще в слезы ударится. — Почему это ты не хочешь? Там много твоих сверстников, и там очень весело, каждый день играют в футбол, в крокет.
— Не хочу никаких сверстников, и друзей мне тоже не надо. И мне не позволят взять туда с собой Му.
Про Му Эди все было известно — это был кусок старого одеяльца Генри с детской кровати. Му жил под подушкой и помогал Генри засыпать. Без Му он не мог заснуть. Му был для него очень важен.
— Да, Му ты не сможешь взять с собой, — согласилась Эди. — Но никто не будет возражать, если ты возьмешь с собой плюшевого мишку.
— Мишка мне не помогает. Да к тому же Хэмиш Блэр говорит, что только малыши берут с собой плюшевых мишек.
— Хэмиш Блэр говорит много глупостей.
— И тебя там не будет, а кто меня накормит?
Голос у Эди смягчился. Она протянула руку и взъерошила мальчугану волосы.
— Ты мой малыш! Но всем приходится становиться старше и куда-то уезжать. Земной шар перестал бы крутиться, если бы мы все оставались на одном и том же месте. — Эди взглянула на часы. — Знаешь что, Генри, тебе пора отправляться домой. Я обещала твоей маме, что к шести ты вернешься. Пойдешь один или мне проводить тебя?
— Не провожай, — сказал Генри. — Я пойду один.
6
Эдмунду Эрду было под сорок, когда он женился второй раз, а его второй жене Вирджинии двадцать три года. Родилась она не в Шотландии, а в семье отставного офицера Девонского и Дорсетского полка. Получив в наследство большой земельный участок между Дартмуром и Атлантическим океаном, ее отец оставил службу и занялся сельским хозяйством. Большую часть года Вирджиния проводила в Девоне, но мать у нее была американка, и каждое лето мать и дочка пересекали океан, чтобы провести жаркие месяцы, июль и август, в старом семейном доме матери. Он был в Лиспорте, на южном берегу Лонг-Айленда, в поселке, смотревшем через Большой Южный залив на дюны Огненного острова.
Это был старый деревянный дом, просторный, полный воздуха. Морские бризы продували его насквозь, развевая легкие занавески и наполняя ароматом цветов. Сад был большой, от тихой, затененной деревьями улицы его отгораживал забор из штакетника. Широкие веранды были затянуты сеткой от комаров и прочей летающей нечисти. Но главная прелесть дома была в том, что прямо к нему примыкали теннисные корты, площадка для гольфа, рестораны, бары и огромный, с бирюзовой водой, бассейн местного клуба. Молодежь проводила там время с утра до вечера.
Дождливый, туманный Девон отступил куда-то на край света. Здесь был совсем другой мир, сияющий и веселый. Заморские каникулы отшлифовывали Вирджинию, она явно выделялась в кругу своих английских подруг. Ее наряды, купленные на Пятой авеню, отличались изысканностью и отвечали всем последним требованиям моды. Она унаследовала протяжный выговор своей матери, что придавало особую прелесть ее голосу. Длинноногая блондинка с модной прической, она вызывала восхищение, ну, а где восхищение, там и зависть, одного без другого не бывает. Вирджиния рано научилась не придавать особого значения ни тому, ни другому.
Не слишком склонная к наукам, она любила спорт, загородные прогулки и прочие развлечения на свежем воздухе. На Лонг-Айленде играла в теннис, гребла и плавала, в Девоне каталась верхом на лошадях, а зимой принимала участие в охоте на лис. По мере того как она взрослела, в ее свите появлялось все больше молодых людей. Те, кто хоть раз видел Вирджинию верхом на быстром скакуне, в охотничьем костюме или наблюдал, как уверенно она отбивает мячи, летая по теннисному корту в белой юбочке, которая едва прикрывала попку, теряли голову и следовали за ней неотступно. На рождественских танцах, согласно известной поговорке, кавалеры липли к ней, как к горшку с медом. Если Вирджиния была дома, телефон не умолкал ни на минуту, и все звонки адресовались ей. Отец Вирджинии роптал, но в глубине души гордился своей дочкой. Со временем он установил второй аппарат и перестал роптать.
Окончив школу, Вирджиния уехала в Лондон и выучилась печатать на электрической машинке. Скучнее работы не придумаешь, но ничего другого ей не оставалось — ни талантами, ни честолюбием она не отличалась. Она поселилась с подругой в квартире в Фулеме и брала работу с тем расчетом, чтобы иметь возможность принимать все приятные приглашения и ездить, куда ей захочется. Недостатка в поклонниках по-прежнему не было, но теперь они были другими — старше, богаче и иной раз женатые. Вирджиния позволяла им тратить на нее большие деньги, приглашать на ужины и дарить подарки. А потом, когда очередной воздыхатель совсем терял голову и становился настойчивым, она без всякого предупреждения исчезала из Лондона — провести еще одно блаженное лето в старом доме на Лонг-Айленде, погостить у друзей в Ивисе, прокатиться на яхте вдоль западного берега Шотландии или провести Рождество в Девоне.
В один из таких стремительных побегов она повстречала Эдмунда Эрда. Был сентябрь, начался сезон охоты и охотничьих балов, и школьная подруга пригласила ее погостить в их поместье в Релкиркшире. Но еще до бала был дан грандиозный обед, и приезжие гости и местные знакомые собрались в огромной библиотеке.
