– Кто это написал?
– Луис Мак-Нис. Тебя она гонит со двора?
– Лет двадцать назад, пожалуй, и выгнала бы.– Мы рассмеялись, и бабушка сжала мою руку. – О, Джейн, как хорошо, что ты вернулась!
– Ты писала так часто, что я должна была приехать раньше... но никак не могла.
– Да. Конечно, не ты могла. Я понимаю. Какая я эгоистка, что продолжала настаивать.
– А те... письма, что ты писала отцу... Я о них ничего не знала, поэтому не отвечала.
– Он всегда был упрямым. – Бабушка бросила на меня встревоженный взгляд. – Не хотел тебя отпускать?
– Я сама приняла решение. Ему пришлось согласиться. Кроме того, там был Дэвид Стюарт, и отец особенно не возражал.
– Я очень боялась, что ты не решишься бросить его одного.
– Верно, – согласилась я. Нагнулась, подняла кленовый лист и принялась разглаживать его пальцами. – Верно, но с ним остался один друг.
Бабушка снова с опаской покосилась на меня:
– Друг?
Я с сомнением посмотрела на нее. Она всю жизнь отличалась нравственностью, но никогда не была ханжой.
– Линда Лансинг, – пояснила я. – Актриса. Папина любовница.
– Понятно, – протянула бабушка.
– Нет, думаю, что ты не понимаешь. Мне Линда понравилась, она будет присматривать за ним... хотя бы до тех пор, пока я не вернусь.
– Я не могу понять, почему он снова не женится?
– Возможно, потому, что он нигде подолгу не задерживается и нет времени объявить о предстоящем браке.
– Он не прав. У тебя нет шансов вырваться из-под его крыла или даже подумать о своей судьбе.
– Карьера меня волнует меньше всего.
– Сейчас каждая девушка должна сама о себе позаботиться.
Я сказала, что вполне довольна тем, как меня обеспечивает отец, но бабушка обозвала меня упрямицей, а потом спросила, не пыталась ли я подыскать себе занятие по душе?
Лет восемь я страстно мечтала поступить в цирк, чтобы ухаживать за верблюдами. Но я решила, что бабушка не оценит этот мой давний порыв, и коротко ответила, теребя несчастный лист:
– Нет, не пыталась.
– О, бедная Джейн.
– Никакая я не бедная, – вскинулась я, выгораживая отца. – У меня всего было вдоволь. – И чтобы хоть как-то смягчить свою грубость, добавила: – За исключением «Элви». «Элви» для меня много значит. Как и ты.
Бабушка молча выслушала мои признания. Я бросила смятый истерзанный лист и, подняв с земли другой, задумчиво продолжила:
– Дэвид Стюарт рассказал мне о дяде Эйлуине. Синклеру я не принесла соболезнований... но... понимаешь... понимаешь, он жил так далеко и я его почти не знала.
– Да, – бесстрастно произнесла она. – Ну что же, он сам выбрал этот путь... жить в Канаде и умереть на чужбине. Видишь ли, «Элви» для него всегда мало что значил. Моему сыну никогда не сиделось на месте. Больше всего на свете ему хотелось общаться с разными людьми. Он во всем искал разнообразия. А «Элви» мало для этого приспособлен.
– Странно... чтобы мужчина скучал в Шотландии... Ему ли здесь скучать?
– Ну, охотиться он не любил, а от рыбалки его просто тошнило. Лошади и машины – вот что было ему по душе. От скачек он был просто без ума.
Я с удивлением обнаружила, что разговор о дяде Эйлуине у нас зашел впервые. Не то чтобы мы избегали упоминаний о нем, просто раньше дядина судьба меня совершенно не трогала. Однако теперь я поняла, что совершенно ничего не знаю об этом человеке. Это показалось мне странным. Я даже никогда не видела его лица, так как бабушка, в отличие от большинства женщин ее поколения, не особенно привечала семейные фотографии. Те снимки, что у нее были, она аккуратно вставляла в альбомы, которые где-то пылились в забвении, и я никогда не видела фотографий в серебряной рамке, красующихся на крышке пианино.
– А что он был за человек? – сгорала я от любопытства. – Как выглядел?
– Так, как сейчас выглядит Синклер. Сплошное очарование... Едва он появлялся в комнате, как все девушки расцветали буквально на глазах и начинали улыбаться.
Словно предвидя мой вопрос о Сильвии, она взглянула на часы и снова превратилась в спешащую деловую женщину.
– Мне надо поскорее отдать эту капусту миссис Ламли, а то она не успеет ее приготовить к завтраку. Спасибо, что помогла собрать. И за разговор тоже спасибо.
Синклер, верный своему слову, появился к чаю. Перекусив, мы свистнули собакам и отправились в гости к Гибсонам.
Они жили в скромном доме, притулившемся у подножия холма, на северной стороне «Элви». Нам пришлось оставить остров, пересечь магистраль и, петляя по тропинке среди высокой травы и зарослей вереска, два раза преодолеть ручей, стекающий в элвинское озеро. Ручей начинался где-то высоко в горах и бежал в узкую долину, которая вместе с близлежащими холмами принадлежала моей бабушке.
В прежние дни здесь было полно охотников. Местные ребятишки выполняли роль загонщиков, а пожилые джентльмены двигались на низкорослых лошадях, но теперь охотничье угодье сдали в аренду синдикату местных бизнесменов. В августе, по субботам, он приезжали сюда поохотиться, а их родные и друзья присоединялись, чтобы половить рыбу или просто отдохнуть на природе.
У дома Гибсонов нас встретила оглушительная какофония. Отрывистый лай раздавался из двух собачьих будок. На пороге возникла встревоженная шумом миссис Гибсон. Синклер помахал ей рукой и крикнул:
– Привет!
Миссис Гибсон махнула ему в ответ и быстро юркнула за дверь.
– Пошла ставить чайник? – предположила я.
– Или предупредить Гибсона, чтобы он вставил свои зубы.
– Не очень-то любезно с твоей стороны!
– Возможно. Зато вполне реально.
Возле дома стоял старый «лендровер», и с десяток кур леггорнской породы клевали зерно у его колес. Нагнувшись, мы прошли под веревкой, на которой висело заледеневшее на морозном ветру белье, и подошли к двери. Навстречу нам снова выплыла миссис Гибсон, сияющая как начищенный медный таз, на этот раз без фартука и в белой блузке с брошью у горла.
– О, мисс Джейн! Уилл мне сказал, что вы ничуть не переменились. Я и так узнала бы вас. Мистер Синклер... я не знала, что вы приехали.
– Я взял отпуск.
– Чего же вы стоите? Заходите, Гибсон только что сел пить чай.
– Надеюсь, мы вам не помешали... – Синклер посторонился, пропуская меня вперед. Пригнув голову, я прошла на кухню, где ярко горел камин. Гибсон привстал из-за стола, заставленного пшеничными лепешками, пирогами, маслом, вареньем, чаем, молоком и сотовым медом. В комнате ощущался сильный запах трески.
– О, Гибсон, мы так некстати...
