— Ладно…
Он потянулся, чтобы чмокнуть меня в щеку. Это был мимолетный поцелуй.
— До свидания. Счастливой дороги!
— Спасибо, что пришел. И спасибо тебе за эти цветы.
Он отступил назад, взмахнул рукой на прощание, повернулся и зашагал прочь. Я смотрела ему вслед, наблюдая, как он прокладывает себе путь среди носильщиков, тележек и семейств с чемоданами. У турникета он напоследок оглянулся, и мы помахали друг другу. Затем он ушел, а я вернулась в поезд, положила цветы на багажную полку и снова уселась. Я бы предпочла, чтобы он не приходил.
Во мне было много от Шеклтонов, но время от времени на поверхность души всплывали эмоции, истоки которых, как я угадывала, вели к моей матери. Сейчас был именно такой момент. Судя по всему, я все-таки не в своем уме, коли не хочу быть с Найджелом, увлечься им и провести с ним остаток жизни. Обычно я взбрыкивала словно кобылица от одной лишь мысли о том, чтобы остепениться, но сейчас, когда я сидела в поезде и глядела на Паддингтонский вокзал, эта мысль вдруг показалась мне необыкновенно привлекательной. Уверенность — вот что может дать мне этот надежный человек. Я представила себе жизнь в его солидном лондонском доме, отпуска в Шотландии, возможность работать только потому, что я того хочу, а не потому, что мне нужны деньги. Я подумала о рождении детей…
— Простите, это место не занято? — произнес чей-то голос.
— Что?.. — Я подняла глаза и увидела мужчину, стоящего в проходе между сиденьями. В руке у него был небольшой чемодан, а рядом с ним стояла тоненькая девочка лет десяти с темными волосами и круглыми очками, напоминавшими сову.
— Нет, не занято.
— Хорошо, — ответил он и положил чемодан на полку. У него был вид человека, не расположенного к обмену любезностями. В его поведении сквозило нетерпение, и потому я не стала просить его быть поаккуратнее с моими хризантемами. Подобно Найджелу он был одет как служащий офиса в Сити, в синий костюм в тонкую белую полоску. Но костюм сидел на нем плохо: создавалось впечатление, что его хозяин в последнее время располнел (мне представилось множество дорогих официальных обедов). Когда он потянулся вверх с чемоданом, я заметила, как оттопырилась на нем дорогая рубашка, от которой едва не отрывались пуговицы. Он был темноволосым и прежде, наверное, привлекательным мужчиной, но ныне его портили тяжелые челюсти, лихорадочный цвет лица и длинные седеющие волосы, которые спускались на воротничок, вероятно, компенсируя лысину на макушке.
— Вот твое место, — сказал он девочке. — Садись.
Она так и сделала, осторожно примостившись на самом краешке сиденья. В руках у нее была газета с комиксами, а на плече на длинном ремешке висела красная кожаная сумочка. У нее было бледное лицо, короткая стрижка открывала длинную тонкую шею. В сочетании с очками и выражением стоического страдания это делало ее похожей на маленького мальчика, и я вдруг вспомнила других маленьких мальчиков, которых мне доводилось видеть на станциях: они казались еще меньше в своих тесных форменных костюмчиках, боролись с подступавшими слезами и слушали упитанных папаш, рассказывавших, как им понравится в школе-интернате.
— Билет при тебе?
Она кивнула.
— Бабушка встретит тебя на пересадочной станции.
Она снова кивнула.
— Ну… — Он заложил руку за голову. Ему явно хотелось поскорее уйти. — Тогда все. С тобой будет все в порядке.
Она кивнула еще раз. Они смотрели друг на друга без улыбки. Он повернулся, было, чтобы уйти, но вспомнил о чем-то.
— Вот… — Он полез в нагрудный карман и вытащил из бумажника крокодиловой кожи десятифунтовую купюру. — Тебе ведь нужно будет что-нибудь поесть. Когда придет время, сходи в вагон-ресторан и пообедай.
Она взяла купюру и сидела, уставившись на нее.
— Ну, пока.
— Пока.
Он ушел. У окна он задержался, чтобы помахать, и слегка улыбнулся. А потом исчез, устремившись к эффектной блестящей машине, которая должна была вернуть его в безопасный мужской мир бизнеса.
Если до этого момента я говорила себе, что Найджел замечателен, то теперь я так же сказала про себя, что этот мужчина отвратителен, и подивилась, почему столь непривлекательного человека послали провожать маленькую девочку. Она сидела рядом со мной тихо, как мышка. Чуть погодя она достала свою сумочку, расстегнула молнию, положила туда десять фунтов и снова застегнула молнию. Я хотела было сказать ей что-нибудь дружелюбное, но за очками в ее глазах блестели слезы, и я сочла за лучшее пока ее не трогать. Тут поезд тронулся и мы поехали.
Я открыла свою «Таймс», прочитала передовицы и все мрачные новости, а потом с чувством облегчения перешла к странице, посвященной искусству. Я нашла то, что искала: обзор выставки, которая открылась два дня назад в галерее Петера Частала, находившейся через несколько дверей от того места, где я работала у Марка Бернштейна.
Это была выставка молодого художника по имени Дэниел Кассенс, а я всегда интересовалась его достижениями, потому что когда ему было лет двадцать, он провел год в Корнуолле, живя у Фебы и изучая скульптуру у Чипса. Я никогда с ним не встречалась, но Феба и Чипс были от него в восторге, и когда он расстался с ними, чтобы продолжить обучение в Америке, Феба следила за его успехами так жадно и увлеченно, словно он был ее сыном.
Он уехал и несколько лет провел в Америке, а затем перебрался в Японию, где с головой погрузился в замысловатую простоту восточного искусства.
Нынешняя выставка была непосредственным результатом тех лет, что он провел в Японии, и критик восторженно отзывался о его умении передать безмятежную атмосферу, о техническом совершенстве произведений Дэниела Кассенса, превозносил уверенное владение техникой акварели и тонкость деталей.
Его обзор заканчивался словами «… это уникальное собрание. Картины дополняют друг друга, и каждая представляет собой одну из граней редкостного целого. Потратьте час своего свободного времени на посещение галереи Частала. Вы, несомненно, не будете разочарованы».
Фебе это очень понравится, и я порадовалась за нее. Я сложила газету, глянула в окно и увидела, что мы уже проехали городские предместья и выбрались за город. День был пасмурный, плыли большие серые тучи, но время от времени между ними то тут, то там проглядывали фрагменты прозрачного голубого неба. Деревья начинали желтеть и теряли первые листья. На полях работали тракторы, а приусадебные сады, мимо которых мы проносились, были пурпурными от бельгийских астр.
Я вспомнила про свою маленькую соседку и повернулась, чтобы взглянуть, пришла ли она в себя. Она не открывала своих комиксов и до сих пор не расстегнула пальто, но слезы высохли, и она выглядела более спокойной.
— Куда путь держишь? — спросила я.
— В Корнуолл.
— Я тоже еду в Корнуолл. А куда именно ты направляешься?
— К бабушке.
