— Конечно, хотя у меня была еще и Бидди. Я всегда знала, что могу к ней приехать.
— Да, но для твоих новых друзей ты, очевидно, стала родным человеком.
Они добрались до конца аллеи розовых кустов. Последней была «Желтая Спека». Полюбовавшись ею, мисс Лэнг остановилась и повернулась лицом к Джудит.
— Рада была поговорить с тобой. Надеюсь, мы видимся не в последний раз.
— Я тоже на это надеюсь, мисс Лэнг. Мисс Лэнг помялась, а потом сказала:
— Я еще не говорила об этом миссис Сомервиль, но я бы хотела, чтобы все вы звали меня Хестер. Теперь я жительница ваших краев, здесь мой дом. И потом, слишком долго я была мисс Лэнг.
Хестер… И Джудит вспомнила тот далекий день, когда миссис Кэри-Льюис впервые попросила звать ее по имени, и они втроем — Джудит, Диана и Лавди — катили с ветерком в открытом «бентли» и кричали хором, как безумные, на всю округу: «Диана!»
— С удовольствием буду звать вас Хестер, — сказала она.
— Вот и отлично. Однако мошкара начинает донимать. По-моему, нам пора вернуться к остальным.
С холма Хейтор открывались необъятные дали: пустые равнины Дартмура, крохотные деревеньки, рассыпанные тут и там, словно игрушки на ковре, долины, реки и поля, а в самой дали — поблескивающее серебром море. Джудит и Боб Сомервиль, вместе с Мораг, которая не отставала от них ни на шаг, пять миль карабкались в гору по тропинке, тянущейся через сплошной вереск, и, добравшись до конечной цели, присели в заросшем травой овражке под укрытием оказавшегося рядом валуна, чтобы передохнуть. Бидди с ними не пошла, она отправилась в церковь — необычный для нее порыв. Обед, уверила она их, можно перенести на более позднее время, так что торопиться назад в Аппер-Бикли не было надобности и можно было расслабиться.
Они сидели в дружелюбном молчании. Утреннюю тишину нарушали только негромкие деревенские звуки — блеяние овец, лай собак; где-то завелся автомобиль и пополз вверх по склону. По дороге сюда они слышали колокола маленькой, приземистой церквушки, теперь звон умолк. Легкий ветерок колыхал листы орляка.
Джудит сорвала травинку и стала отщипывать от нее узкие полоски. Потом сказала:
— Дядя Боб, мы можем поговорить?
Он вытащил трубку с кисетом и принялся набивать чашечку табаком.
Разумеется. Ты всегда можешь со мной поговорить.
— Об одном серьезном деле.
— Уж не об Эдварде ли Кэри-Льюисе?
Она повернула голову и посмотрела на него. Он чиркнул спичкой и раскурил трубку. Огонек погас, сладко потянуло табаком, тонкими серыми завитками стал подниматься дым.
— Бидди тебе рассказала…
— Конечно, рассказала. — Он положил спички обратно в карман старого твидового пиджака. — Она ничего от меня не скрывает, ты же сама знаешь. Я очень тебе сочувствую. Любить без взаимности — незавидная доля.
— Нет, речь не об Эдварде. Я насчет Сингапура.
— Что насчет Сингапура?
— Я не уверена, что ногу уехать. Я уж давно об этом думаю, но никому ничего не говорила. У меня ужасное чувство, будто я разрываюсь надвое. С одной стороны, я хочу ехать — очень-очень. Хочу увидеться с мамой, папой и Джесс больше всего на свете. Я ждала этого четыре года — каждый день, каждую минуту. Считала месяцы и дни. И мама, я знаю, тоже. В письмах она только и напоминала: остался всего лишь год, потом — всего лишь шесть месяцев, всего лишь три месяца… Она уже приготовила мою комнату и запланировала всевозможные чудесные развлечения вроде банкета в честь моего приезда и поездки на отдых в Пенангу. И место на теплоходе уже заказано, и все готово, и ничто не может мне помешать…
Она остановилась. Боб ждал, когда она продолжит.
— Война. Все окажутся в гуще событий, в самом пекле. Все, кого я люблю. Ты, и Нед, и все мои друзья. Джереми Уэллс, Джо Уоррен и Хетер тоже, наверно. И Афина Кэри-Льюис с Рупертом Райкрофтом… Он служит в Королевском драгунском полку и, по-моему, собирается жениться на ней. И друг Эдварда, Гас Каллендер, и Лавди, и сам Эдвард. Я знаю, что если поеду в Сингапур, то буду чувствовать себя как крыса, бегущая с тонущего корабля. Нет, я знаю, что мы не потонем, но не могу отделаться от этого чувства. На прошлой неделе мы с Бидди получали противогазы, запасались керосином и свечами, шили светомаскировочные шторы… а в это время в Сингапуре моя мама распоряжается множеством слуг, наряжается, играет в теннис, ездит в клуб и посещает званые обеды. Я бы тоже хотела всем этим заниматься, это была бы чрезвычайно интересная, взрослая жизнь, но я знаю точно — совесть замучила бы меня. Похоже, нет ни малейшей вероятности, что война хоть как-то затронет их, как было в мировую. У меня было бы такое чувство, точно я сбежала, спряталась, переложив грязную работу на других, — покинула поле боя.
Она замолчала. Боб не спешил с ответом. Наконец он произнес:
—Я понимаю тебя, но мне очень жалко твоих родителей, в особенности — твою мать.
—Зто-то и есть самое ужасное. Если бы не она, я бы ни секунды не раздумывала.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать, следующим летом будет девятнадцать.
— Ты могла бы пожить там год, а потом вернуться.
— Я не хочу рисковать. Может случиться все что угодно. Обратного рейса может не быть, и у меня не будет возможности вернуться. Застряну там на годы.
— А как университет? Я думал, ты будешь учиться в Оксфорде.
— Не раньше, чем через год. Да и результатов экзаменов у меня еще нет. Но мне кажется, с Оксфордом можно подождать. Не настолько это важно по сравнению с необходимостью просто остаться в Англии. Может быть, я и смогу поступить в университет, но в настоящий момент важнее всего, что я не хочу бежать. Удирать. Я хочу быть здесь, чтобы принести какую-то пользу и разделить вместе со всеми беды, которые на нас обрушатся.
Дымя своей трубкой, дядя Боб откинулся назад, прислонясь одетыми в твид плечами к заросшему лишайником граниту.
— Так что же ты хочешь от меня услышать?
— Я надеялась, ты поможешь мне принять решение.
— Я не могу этого сделать. Тебе самой надо решать.
— Это так трудно!
— Я скажу лишь две вещи. Если ты отправишься к родителям, никто, я убежден, не подумает о тебе дурно, не станет показывать на тебя пальцем. Слишком долго вы прожили врозь, и после всех этих лет разлуки, мне кажется, ты заслужила немножко счастья. Если же ты останешься… ты должна понять — тут будет несладко. Как бы там ни было, это твоя жизнь. Ты в ответе только перед собой..
— Если я останусь в Англии, ты ие будешь думать, что я поступила жестоко и эгоистично?
— Нет. Я буду думать, что ты выказала безграничный патриотизм и самоотверженность. И еще я буду очень гордиться тобой.
