— Чем еще вы занимались?
— Да ничем особенно. Так, невинные забавы. Самое лучшее было — спать в темноте с распахнутыми дверями и окнами, слушая ночные звуки. Холод порой бывал просто собачий. Однажды ночью грянула гроза…
Он был так близко, что, протянув руку, она могла дотронуться до его щеки. Его гладкое лицо загорело до медного оттенка, руки покрывал нежный золотистый пушок, глаза были такого же голубого цвета, что и хлопчатобумажная рубашка, на лоб падал белокурый локон. Она сидела, тихо радуясь, ничего не говоря, упиваясь его красотой, слушая его голос.
— …Молния прорезала небо. Той ночью корабль потерпел крушение, около Лендс-Энд, мы видели в небе вспышки и думали, что это кометы.
— Как странно…
Их глаза встретились. Он сказал:
— Милая Джудит, ты стала такой очаровательной. Ты знаешь об этом? Я правда скучал по тебе.
— О, Эдвард…
— Я бы не стал говорить такого, если бы это не было правдой. И, по-моему, самое приятное то, что мы сидим тут вдвоем, и нам никто не мешает.
— Я хочу что-то сказать тебе, — промолвила она. На его лице вдруг появилось тревожное выражение.
— Важное?
— Думаю, что да. Для меня.
— И что же?
— Короче… это о Билли Фосетте.
— А, старый козел. Не говори только, что он опять поднял голову.
— Нет. Он ушел. Исчез навсегда.
— А если подробнее?
— Ты был прав. Ты сказал, что мне нужен толчок, и это произошло. И все переменилось.
— Расскажи мне.
И она рассказала: об Элли и о злосчастном происшествии в кинотеатре; о том, как девушка сквозь слезы призналась во всем Уорренам и ей; о негодовании мистера Уоррена и об их визите в полицейский участок с целью возбудить дело против Билли Фосетта за непристойное поведение и приставание к девушке…
— На все потребовалась уйма времени: бюрократическая машина работает крайне медленно. Но дело сделано.
— Отлично! Давно было пора воздать по заслугам этой дряни. И что теперь?
— Думаю, дело будет рассматриваться на ближайшей сессии суда в Бодмине.
— А пока он мучается ожиданием. Страх не позволит ему теперь лапать девчонок.
— Это дало мне силу, вселило в меня уверенность. Я больше не боюсь.
Он улыбнулся:
— В таком случае…
Он положил руки ей на плечи и, подавшись вперед через разделяющее их небольшое пространство, поцеловал ее в губы. Нежный поцелуй, который тут же сделался страстным, но на этот раз она не пыталась отпрянуть, уклониться от Эдварда, потому что единственным ее желанием было угодить ему. Она раскрыла губы, и каждый нерв словно пронизал электрический ток, каждая клеточка тела вдруг переполнилась ощущением жизни.
Он встал, обнял ее, поднял на руки и уложил на топчан, где она сидела. А сам сел рядом, подложил ей под голову подушки, откинул волосы с ее лица и начал расстегивать перламутровые пуговки у нее на платье.
— Эдвард… — прошептала она чуть слышно.
— На этом любовь не кончается, это только начало любви…
— Я никогда…
— Я знаю. Зато со мной это было раньше, я научу тебя.
Он осторожно спустил с ее плеч платье, а потом и белые атласные бретельки ее лифчика, и она почувствовала, как ее обнаженной груди коснулся прохладный воздух. Он наклонил голову и зарылся лицом в лежавшую перед ним мягкую плоть. И ей ничуть не было страшно, наоборот, на нее снизошел покой и в то же время — накатило упоение; она взяла его голову в ладони и заглянула ему в лицо.
— Я люблю тебя, Эдвард. Хочу, чтобы ты знал это сейчас… А потом для слов не было уже ни времени, ни возможности, слова стали просто не нужны.
Жужжание. На этот раз не муха, а гигантский шмель, опьяненный нектаром. Джудит открыла глаза и стала смотреть, как он медленно ползет по узкому осмоленному потолку и наконец останавливается, добравшись до пыльного оконного стекла.
Она пошевелилась. Рядом на узком ложе лежал Эдвард, подложив руку под ее тело, ее голова покоилась на его плече. Она повернула голову — его блестящие глаза были открыты и пугающе близки, она даже могла разглядеть в радужной оболочке такое множество оттенков синего, как будто глядела на море.
Он спросил очень тихо, очень спокойно:
— Все хорошо? Она кивнула.
— Не чувствуешь себя разбитой, обиженной, израненной? Она покачала головой.
— Ты была необыкновенна.
Она улыбнулась.
— Как ты теперь себя чувствуешь?
— Тянет в сон.
Она положила руку на его обнаженную грудь, почувствовала ребра под упругой загорелой кожей. Спросила:
— Который час?
Он поднял руку и посмотрел на часы:
— Половина четвертого.
— Так поздно…
— Поздно для чего?
— Мне показалось, мы тут пробыли всего какое-то мгновение.
— Как любит говорить Мэри Милливей, когда приятно проводишь время, оно летит незаметно. — Он глубоко вздохнул. — Пожалуй, нам пора собираться. Нужно показаться на пляже, а то нас замучают двусмысленными вопросами.
— Да. Наверно. Я понимаю. Он поцеловал ее.
— Полежи еще немножко, у нас есть еще время. Подними-ка голову, я высвобожу руку… затекла.
Он высвободился и сел, повернувшись к ней спиной. Натянул рубашку, трусы, потом брюки; встав, заправил рубашку в брюки, застегнул молнию и пряжку ремня из переплетенных кожаных полосок. В саду за открытой дверью ветерок колыхал ветки яблонь, и на бревенчатых стенах домика дрожали тени. Джудит услышала пение дрозда, далекие крики чаек, издалека донеслось фырканье автомобиля, поднимающегося в гору из деревни. Эдвард вышел за дверь, выудил из кармана брюк сигареты и зажигалку. Джудит повернулась на бок и стала наблюдать за ним; закурив, он оперся плечом о деревянный столб маленькой террасы, и она подумала, что со спины он ни дать ни взять иллюстрация к какому-нибудь из малайских рассказов Сомерсета Моэма
[67]
. Слегка растрепанный, с босыми ногами и взъерошенными волосами, с наслаждением затягиваясь сигаретой, он смотрелся необычайно богемно. Так и кажется, что сейчас из джунглей (из сада) выйдет крадучись соблазнительная смуглянка в саронге и змеей скользнет к нему в объятия с любовным лепетом на устах.
Эдвард… Она почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. Назад пути не было. Они сделали решающий шаг, и она стала принадлежать ему в самом полном смысле слова, была им выбрана, им любима. Теперь они — пара. Чета. Когда-нибудь, где-нибудь они станут мужем и женой и будут вместе всегда. В этом не могло быть ни малейшего сомнения, и так хорошо было знать, что впереди их ждет так много. Мысль о связанных с совместной жизнью традиционных ритуалах; предложение, помолвка, свадьба — отчего-то ни разу не пришла ей в голову. Все это казалось лишь данью условностям, неважными и практически ненужными аксессуарами, потому что она чувствовала себя так, будто они с Эдвардом, как язычники, уже поклялись друг другу в верности.
