— Я буду скучать по тебе, — призналась она. — Но у тебя своя жизнь, тебе пора двигаться дальше, делать свой собственный выбор. Помни только одно: самое важное — оставаться верной самой себе. Если ты не потеряешь себя, то никогда не собьешься с пути.
— Вы всегда были так добры…
— Я просто выполняла свою работу.
— Нет, вы делали больше. И мне ужасно жаль, что я так и не воспользовалась вашим приглашением погостить у вас в Оксфорде. Я бы очень, очень хотела поехать, познакомиться с вашими родителями, но все как-то…
Она запнулась. Мисс Катто засмеялась.
— Ты нашла себе вторую семью. И это неизмеримо более полезное и счастливое приобретение. В конце-то концов, директриса только и может, что направить, посоветовать. Чувство дома должен был дать тебе кто-то другой. И сейчас, глядя на тебя, я могу сказать, что миссис Кэри-Льюис отлично с этим справилась. Но теперь, безусловно, тебе пора возвращаться к своей собственной семье. И…
Но на этом месте их разговор прервал решительный стук в дверь и появление мистера Бейнса.
— Я не помешал?..
— Ничуть, — успокоила его мисс Катто. Он потрепал Джудит по плечу.
— Твой шофер явился, чтобы приступить к своим обязанностям. Надеюсь, не слишком рано?
Мисс Катто из своего кресла одарила его улыбкой:
— Мы восстанавливаем силы рюмочкой хереса. Присаживайтесь, выпьете с нами?
Он охотно принял ее приглашение, удобно расположился, налил себе вина и прикурил сигарету, отчего сразу же из делового, подтянутого адвоката преобразился в сущего жизнелюба и сибарита. Джудит он поздравил с получением высшей награды еще на чаепитии в саду и теперь пылко нахваливал мисс Катто за удачное, как по маслу прошедшее торжество.
— Нам, без сомнения, подвезло с погодой, — заметила она. — Вот только хорошо было бы отредактировать речь председателя. Кому охота слушать подробный отчет о рухляди, гниющей на чердаке? Или об эпидемии кори во время пасхального триместра?
Мистер Бейнс рассмеялся:
— Он ничего не может с собой поделать, бедняга, такой зануда. Когда он выступает в совете графства, весь зал погружается в Дрему.
Допив свою рюмку, мистер Бейнс взглянул на часы.
— Боюсь, мне пора. Они встали.
— Я не пойду провожать тебя, — сказала мисс Катто Джудит. — Ненавижу махать рукой на прощание. Но, пожалуйста, не пропадай, держи меня в курсе дел.
— Обязательно.
— И желаю тебе прекрасно провести летние каникулы.
— Спасибо.
— До свидания, моя дорогая.
— До свидания, мисс Катто.
Они пожали друг другу руки. Не целуясь. Они никогда не целовались. Джудит повернулась и вышла из кабинета, потом вышел мистер Бейнс и закрыл за ними дверь. Мисс Катто осталась одна, С минуту она неподвижно стояла в задумчивости, затем подобрала с полу брошенную газету. Каждый день приносил все более мрачные новости. Вот и теперь: две тысячи нацистов уже вступили в Гданьск, Рано или поздно Гитлер намеревается оккупировать Польшу точно так же, как раньше захватил Чехословакию и Австрию. А это будет означать новую войну, и целое поколение молодых людей будет втянуто в этот устрашающий конфликт и отдано на истребление.
Мисс Катто аккуратно свернула газету и положила ее на стол. Она понимала, что необходимо сохранять мужество и твердость духа, но в иные минуты, такие, как эта, когда Джудит уехала навсегда, ее сердце будто разрывалось на части при мысли о предстоящих трагических утратах.
Ее академическое облачение все еще лежало там, где она его оставила. Теперь она взяла мантию и капюшон, свернула и прижала к груди, словно ища в них утешения. Выпускное торжество — трудный рубеж, который нужно преодолевать каждый год заново, — всякий раз выматывало ее до предела, и все же откуда эта щемящая боль, это мучительное чувство утраты? Глаза ее вдруг наполнились слезами, слезы потекли по щекам, и она зарылась лицом в душную черную ткань, пылая безмолвным неистовым протестом против неизбежной войны, скорбя о молодых, о Джудит, о возможностях, которым никогда не суждено будет воплотиться в жизнь.
В понедельник, сырым августовским утром, над Нанчерроу шел теплый, проливной летний дождь. Надвинувшиеся с юго-востока низкие серые тучи заволокли скалы и море, покрытые густой листвой ветви деревьев клонились под тяжестью дождевых струй. Потоки струились в канавах и клокотали в водосточных трубах. Еженедельная стирка была отложена на день. Никто не думал жаловаться: после продолжительной жары и засухи все только радовались свежести и прохладе. Дождь лил как из ведра, изможденные от засухи цветы, фрукты, овощи благодарно впитывали влагу, и воздух был напоен ни с чем не сравнимым ароматом сырой, только что смоченной земли.
Лавди, за которой как тень следовал Тигр, вышла через судомойню из дома, шагнула во двор и глубоко вдохнула — легкие наполнились бодрящей свежестью. Лавди была в резиновых сапогах и старом дождевике, надетом поверх шортов и полосатого хлопчатобумажного свитера, но с непокрытой головой, и когда она зашагала в направлении фермы Лиджи, ее и без того волнистые темные пряди, намокнув под дождем, завернулись в тугие-претугие локоны.
Она направилась было по дороге, ведущей к конюшням, но на полпути свернула на изрытую колеями дорожку, уходящую к вересковым пустошам. Вдоль дорожки, за глубокой сточной канавой, тянулась древняя каменная ограда; тут пламенел желтыми, благоухающими миндалем цветами колючий утесник, в изобилии росли наперстянка, бледно-розовые мальвы и волчеягодник; темный гранит стены покрывали бархатистые островки темно-оранжевого, точно шафран, лишайника, За стеной раскинулись ослепительно зеленеющие пастбища, на которых среди беспорядочно рассыпанных холмиками валунов бродили стада гернзейских молочных коров мистера Маджа, а в небе с криками кружили чайки, явившиеся с моря вместе с непогодой.
Лавди радовалась дождю. Стоило чуть привыкнуть к льющим на тебя струям, и они начинали веселить и будоражить. Она все убыстряла шаг, стараясь не отстать от бегущего впереди Тигра, и вскоре так разогрелась, что расстегнула плащ, и полы его заполоскались у нее за спиной, словно пара бесполезных крыльев. Дорожка зигзагами поднималась в гору. Лиджи находилась прямо впереди, но сейчас ее скрывал полог дождя. Плохая видимость ничуть не мешала Лавди, она знала, что Лиджи — там; земли, принадлежащие ее отцу, были ее миром, и даже с завязанными глазами она нашла бы дорогу в любом уголке имения. Прошла бы без затруднений даже через темный проход в зарослях колючего ревеня и дальше, через каменоломню, к скалам и уединенной бухточке.
Последний поворот дорожки — и в полумраке проступили очертания дома Маджей, массивного, приземистого, окруженного служебными строениями, конюшнями, свинарниками. Окно кухни миссис Мадж светилось, как желтый огонек свечи, — ничего удивительного, если учесть хмурую погоду; да и в самый светлый день в кухне миссис Мадж неизменно держалась темень.
