— Ты видишь, что все-таки наш теоретический разговор пришел к поэтическому концу и к литературной любви. Но вот мы и у перекрестка. Поедем потише и обратимся к действительности. Во-первых, мы опять-таки скажем только свои имена, но не фамилии.
— Да, — сказал Юлиус, — но я это делаю отнюдь не из недоверия к ней, а из сомнения в себе самом. Пускай она думает, что я простой бедный студент, мне надо убедиться, что она любит меня самого, а не мою знатность.
— Да! Хороша такая любовь! Известное дело, — сказал Самуил. — Но все же, выслушай еще одно мое дружеское предложение. Ну, положим, ты женишься на Христине: следовательно, надо, чтобы она согласилась выйти за тебя замуж. Самое главное заставить ее полюбить тебя. Так вот, в этом случае я и предлагаю тебе: располагай мной, когда только тебе будет угодно. Ты можешь найти во мне и советчика, и даже… даже, иногда и это пригодится, химика.
— Замолчи! — вскричал Юлиус с ужасом.
— Напрасно ты волнуешься, — продолжал спокойным тоном Самуил. — Ловелас, который был не чета тебе, а и тот не мог обойтись без этого, когда полюбил Клариссу.
Юлиус посмотрел Самуилу прямо в глаза.
— Ты должно быть ужасно развращен, если мысль об этой честной, благородной девушке может внушить тебе такие чудовищные средства, у тебя, вероятно, очень черная душа, что даже при таком ярком солнце в ней копошатся только одни гады. Подумай: Христина такая доверчивая, такая чистая, невинная, простодушная… и вдруг злоупотребить ее добротой и искренностью! Разумеется, погубить ее совсем не трудно! Не надо ни чар, ни твоих любовных напитков, здесь волшебства совершенно бесполезны, достаточно одной ее души.
Потом, как бы говоря сам с собой, он прибавил:
— Она была права, что не доверяла ему, и меня предупреждала насчет него.
— Так она говорила это? — спросил Самуил со злостью. — Она предупреждала тебя против меня? Может быть она ненавидит меня? Берегись! Ты видишь, я ею решительно не интересовался, преспокойно оставил ее тебе. Но дело-то вот в чем: если она станет ненавидеть меня, то я ее непременно полюблю. Ненависть это преграда, равносильная, в моих глазах, поощрению, это препятствие… а я их люблю. Если бы она любила меня, я бы не обратил и внимания на нее, но раз она меня ненавидит… то берегись!
— Сам берегись! — вскричал Юлиус. — Если дело дойдет до этого, то за нее я не пощажу лучшего друга. Знай, что мне не жалко отдать жизнь ради счастья любимой женщины!
— А ты, — сказал Самуил, — знай, что мне также не жалко убить тебя, ради несчастья той женщины, которая бы ненавидела меня!
Начавшийся так весело разговор, чуть не перешел в крупную ссору. Но в эту минуту показалось кладбище.
Христина и Лотарио ждали под липами и издали радостно приветствовали их.
О, безумная натура всех влюбленных! В одно мгновение Юлиус позабыл свое негодование и все дьявольские угрозы Самуила, у него снова явилось одно ощущение света, счастья и чистоты.
Глава девятнадцатая Лесная монахиня
Юлиус пришпорил лошадь, подскакал к решетке и, остановив на Христине взгляд, полный нежной признательности, сказал ей:
— Благодарю вас!
— Опасность миновала? — спросила у него Христина.
— Вполне. Ваша молитва спасла нас. Бог не мог отказать нам в своей защите, потому что вы молились за нас.
Он сошел с коня. Скоро подъехал и Самуил. Когда он поклонился Христине, та приветствовала его вежливо, но холодно. Она кликнула слугу и велела ему отвести лошадей в конюшню, а чемоданы отнести в комнаты. Затем все вошли в дом.
В комнате была и Гретхен, которая дичилась и казалась очень смущенной и неловкой в своем праздничном платье. Юбка была длинная, и она в ней путалась. Чулки с непривычки сильно сдавили ее ноги, а в башмаках она была почти не в состоянии ходить. Она встретила Самуила враждебным взглядом, а Юлиуса грустной улыбкой.
— А где же г-н Шрейбер? — спросил Самуил.
— Отец сейчас придет, — ответила Христина. — При выходе из церкви его позвал один деревенский парень, которому надо было с ним переговорить о каком-то важном деле. Я знаю, в чем состоит дело: оно очень интересует и меня, и отца.
При этом Христина улыбалась и смотрела на Гретхен, которая, судя по ее изумлению, ничего не понимала.
В эту минуту вошел пастор, видимо торопившийся к своим гостям и радовавшийся им, как старым знакомым. Только его и ждали, чтобы сесть за стол. Этот второй обед прошел еще оживленнее и сердечнее, чем первый. По доброму старонемецкому обычаю Гретхен тоже заняла место за столом.
Самуил, который на этот раз совсем иными глазами, чем прежде, смотрел на чистую и девственную фигуру Христины, видимо, хотел ей понравиться и выказал бездну увлечения и остроумия. Он подробно рассказывал про дуэль, конечно, ничего не упомянув о ее причинах и предлоге к ней, не упоминая ни о гейдельбергском замке, ни о сцене перед окном Шарлотты. Он вынудил Христину смеяться, описывая ей сцену в синем кабинете, и трепетать, описывая ей сцену на Кейзерштуль.
— Боже мой! — сказала Христина, обращаясь к Юлиусу. — Что было бы, если бы вы имели противником этого Дормагена.
— О, я был бы теперь покойником, в этом нет никакого сомнения, — со смехом ответил ей Юлиус.
— Какой, однако же, варварский и преступный предрассудок эти дуэли, которыми забавляются наши студенты! — воскликнул пастор. — Я говорю это не как пастор, господа, а просто, как человек. И я почти готов поздравить вас, г-н Юлиус, именно с тем, что вы не так искусны в этом ужасном деле.
— Значит, г-н Самуил искуснее владеет шпагой, чем вы, г-н Юлиус? — спросила Христина, сама себе не отдавая отчета, зачем она задает такой вопрос.
— Наверное, так, — ответил Юлиус.
— По счастью, — прибавил Самуил, — между такими друзьями и братьями, как мы, дуэли не может быть.
— А если бы была, — сказал Юлиус, — то это была бы дуэль на смерть. Такая дуэль, при которой один из нас остался бы на месте. А в подобных случаях шансы всегда уравниваются.
— Ты постоянно приписываешь случаю слишком большое значение, — спокойно возразил ему Самуил. — Но ко мне это, брат, не относится. Сколько раз я не испытывал свое счастье, оно никогда мне не изменяло. Ты это помни и берегись. Какое у вас превосходное вино, г-н Шрейбер! Это Либфраумильх?
Под влиянием какого-то неведомого предчувствия, Христина при этих спокойных, но мрачных словах Самуила невольно побледнела и даже содрогнулась. Самуил, по-видимому, это заметил.
— Ну, наш разговор принял, кажется, невеселый оборот, — сказал он. — Сходи-ка, Юлиус, наверх, да принеси нам оттуда что-нибудь позабавнее.
Юлиус понял, на минуту вышел из комнаты и скоро вернулся с охотой на кабана, которую он вручил Лотарио и с книгой Линнея, которую он вручил пастору.
