Дормаген схватился за шпагу.
— К барьеру сию же минуту, — рычал он так яростно, что секунданты тотчас же дали сигнал.
Юлиус в это время думал:
— Теперь одиннадцать часов. Она должна быть в часовне, она может быть молится за меня. Это, вероятно, ее молитва спасла меня сейчас.
Когда раздался сигнал к возобновлению действий, то он совершенно настроился к предстоявшей минуте.
Дуэль продолжалась.
На этот раз Дормаген даже не слышал издевательств Самуила. Он до того рассвирепел, что преследовал только одну цель — заколоть противника и забывал даже думать о самом себе. От раздражения руки его тряслись, и удары были скорее сильные, чем правильные. Он доходил до исступления.
Самуил замечал все и только подливал масла в огонь. Он и сам изменил тактику. Куда девалось его спокойствие и равнодушие? Он скакал, махал шпагой, делал отчаянные прыжки, перебрасывал шпагу из одной руки в другую, притворялся испуганным… Все это сопровождалось едкими, насмешливыми фразами и только еще более разжигало злость Дормагена, который начинал уже терять голову.
Вдруг Самуил воскликнул:
— А ну-ка, господа, скажите, на какой глаз окривел Филипп Македонский?
В это время он продолжал проделывать с Отто те же, изводившие его вконец, приемы.
— Помнится мне, как будто бы на левый глаз. Филипп, отец Александра Македонского, осаждал город… город, ей-богу, не припоминаю, какой город. Стрелок из города взял стрелу, написав на ней предварительно: в левый глаз Филиппа. И стрела как раз угодила в цель. Только вот что, черт возьми. Почему левый глаз, а не правый?
Отто ответил яростным натиском.
Но он опять не рассчитал, его шпага скользнула по шпаге Самуила, острие которой коснулась слегка его груди.
— Ты нарочно, что ли, открываешься? — спросил Самуил. Отто заскрежетал зубами. Ясно было, что Самуил играл с ним, как кошка с мышью.
Другие дуэлянты дрались не менее отчаянно, но у них были более равные силы.
Все же Риттер как-то ухитрился нанести такой удар, от которого Юлиус не успел увернуться.
Шпага задела его правый бок.
Но тут на выручку подоспело маленькое обстоятельство, почти чудо. Вместо того, чтобы уйти в тело, клинок наткнулся на что-то мягкое и шелковистое и поволок его за собой.
Благодаря этому, Юлиус успел оправиться и глубоко всадил шпагу в бок Риттеру, который тут же и упал.
Предмет, спасший Юлиусу жизнь, оказался маленьким шелковым мешочком, с засохшим цветком шиповника внутри. Он висел на шнурке у него на шее.
— Ага, ты закончил! — сказал Самуил.
Тут секунданты поняли, что и он собирается окончить свой поединок. Дормаген хотел предупредить нападение и снова употребить свой особенный прием.
— Опять, — заметил Самуил. — Ты повторяешься!
И снова, как в первый раз, Самуил ускользнул. В ту же минуту ловким движением своей шпаги он выбил шпагу из руки противника, проколол ему левый глаз и быстро отдернул шпагу назад.
Дормаген испустил страшный крик…
— И я выбрал также левый глаз, — сказал Самуил, — для охотника это удобнее, чем лишиться правого.
Секунданты окружили раненых.
У Франца было задето правое легкое. Хирург, однако, надеялся, что он быстро поправится.
Затем хирург подошел к Дормагену.
Самуил опередил осмотр хирурга, обратись к присутствовавшим со словами:
— Опасности для жизни нет. Я только имел намерение лишить его одного глаза. Заметьте, что мне ничего не стоило вонзить глубже шпагу в череп и задеть мозг, но я вытащил ее так осторожно и ловко, как хирургический инструмент. По правде сказать, это скорее операция. После этого он сказал хирургу:
— Он еще не завтракал. Скорее пустите ему кровь, иначе будет кровоизлияние в мозг. При хорошем уходе он сможет через две недели пойти на улицу гулять.
В ту самую минуту, когда хирург, взяв ланцет, приготовился выполнить совет Самуила, вбежал запыхавшийся зяблик (финк).
— Что там еще? — спросил Самуил.
— Полиция! — крикнул зяблик.
— Я так и думал, — спокойно произнес Самуил, — она, разумеется, оказала мне честь, что побеспокоила себя из-за меня. Далеко она?
— Шагах в пятидесяти.
— Так у нас еще есть время. Не беспокойтесь, господа: это уж мое дело, я все улажу. Он разорвал свой платок и перевязал им правую руку Юлиуса.
— А теперь скорее надевай свой сюртук. Он также оделся сам.
Полиция вошла в сад.
Один из фуксов обратился к Самуилу с вопросом:
— Разве у нас не будет схватки с этими стоячими воротниками?
— Форменная битва? — возразил Самуил. — Это было бы забавно! Мы бы здорово их поколотили, ты, право, искушаешь меня, демон! Но не следует пересаливать в кровавых удовольствиях, иначе у нас притупится охота к ним. Есть другое, более простое средство.
Раздался стук в дверь залы.
— Именем закона! — сказал чей-то голос.
— Отоприте этим господам, — приказал Самуил. Двери открыли, и небольшой отряд полицейских агентов вошел в залу.
— Здесь, кажется, только что дрались? — спросил их начальник.
— Это возможно, — ответил Самуил.
— В таком случае — дуэлянты должны немедленно последовать за нами в тюрьму, — продолжал начальник.
— Это уже менее возможно, — возразил Самуил.
— А почему же? Где же они? Самуил указал ему на Отто и Франца.
— Они оба в руках доктора. Вон как они уходили друг друга! Сами видите, им теперь нужен скорее хирург, чем тюремщик.
Начальник взглянул мельком на тяжело раненых, скорчил гримасу, пожал плечами и, не говоря ни слова, ушел со своими агентами.
Как только полицейские удалились, Юлиус прошел в смежную комнату, сел за стол, вскрыл письмо к своему отцу, приписал еще несколько строчек и запечатал его.
Потом, взяв чистый лист бумаги, он написал:
«Милостивый государь и дорогой пастор! Молитва ангела и талисман феи только что спасли мне дважды жизнь. Мы живы, и опасность окончательно миновала.
До свидания, в воскресенье приеду лично поблагодарить Вас. Да благословит Вас господь!
Юлиус .»
Потом он отдал оба письма Дитриху, которому необходимо было немедленно вернуться в Гейдельберг, так что он мог сдать их до отъезда почты.
Когда Юлиус снова входил в зал, раненых выносили на носилках, а Самуил жаловался:
— Опять некуда девать целый час до обеда. Это скучная сторона утренних развлечений. Чем бы теперь заняться до двенадцати часов?
