Больница, приемный покой. И опять это слово, на этот раз, из уст врачей… Мацерация.
Оленьку увезли в операционную.
Через часа полтора-два к Александру в приемный покой вышел хирург и сказал, что операция прошла успешно. Мать жива, прогноз благоприятный. «А ребенок?» – шепотом спросил Александр.
Хирург ответил, что плод уже несколько дней как погиб и причину гибели установить трудно, поскольку произошла мацерация. То есть размягчение тканей плода водой… Разложение. Вот отчего был тот ужасный запах… Но из-за чего погиб сам плод? Можно только строить предположения. Тут из врача снова посыпались термины – эклампсия, предэклампсия, асфиксия и многое другое. Окончательно все установит экспертиза.
С Александра постепенно сходило наваждение, навеянное Риммой. Она словно заговорила их с Оленькой – своим певучим голосом, правильными, красивыми словами… подчинила себе. Превратила в зомби.
– Кто это был? Мальчик, девочка? – с усилием спросил Александр.
– Мальчик. Возможно, если бы вы сразу обратились к специалистам, ребенка удалось бы спасти… Но, милый мой, врачам же веры нет! – язвительно заключил хирург. – Слава богу, хоть мать выживет. У нее уже сепсис начинался, теперь антибиотиками лечить ее будем!
Александр сидел в больнице до ночи. В послеоперационную пускать не хотели. Потом, когда ему сказали, что ухудшений у Оленьки нет, вернулся домой. Не к Оленьке вернулся, нет – к себе…
Римма знала, что с ребенком что-то не так. С самого начала знала. Мацерация. Внутри Оленьки несколько дней лежал мертвый ребенок. Они с Егором говорили об этой чертовой мацерации. Акушерка – знала! И на что она надеялась, эта Римма… Может, и вправду, другие родители, которым «не повезло», соглашались на тайное захоронение?
Все это было настолько чудовищно, невероятно… Больше напоминало кошмарный сон. Кого винить?
Себя? Упрямую Оленьку? Римму? Судьбу?
Через несколько дней Александр приехал за Оленькой в роддом. Посадил ее – похудевшую, осунувшуюся – в машину, молча довез до дома, до ее дома. Молча они поднялись в лифте, молча зашли в квартиру.
Оленька села на диван, сложила на коленях руки, уставилась в угол.
– Как ты? – наконец спросил Александр.
Оленька, не поворачивая головы, ответила без всякого выражения:
– Это ты виноват.
– Конечно, я. Мне надо было брать тебя в охапку и тащить в больницу, а не слушать заклинания этой Риммы.
– Ты не хотел этого ребенка. Поэтому он умер.
– Я очень хотел его, – мягко возразил Александр. Сел рядом с Оленькой, попытался обнять ее (у них же общее горе!), но она оттолкнула его руки.
– Ты виноват, ты! – неистово прошептала она. – Ты с ним даже не говорил, ты ходил на занятия с кислой физиономией, ты ни во что не верил!
– Я говорил с ним. Я ждал его. Я любил его. Но без этих дурацких камланий и песнопений… По-своему, – мрачно ответил Александр. – И мне сейчас – больно, очень больно… И тебе больно, я знаю. Давай не будем терзать друг друга, а? – Он опять протянул к Оленьке руки.
– Уйди, – сквозь зубы выдавила она.
– Тебе так надо найти врага? Того, кого надо ненавидеть, обвинять во всем? – Александр знал, что надо сдержаться, он знал, что надо быть милосердным сейчас, – но и его силы потихоньку заканчивались… – Что ж ты врагов-то везде ищешь, Оля?.. Ненависть – она разрушает.
Она отвернулась, раздувая ноздри.
– Оля… Оля, ты любила меня? Хоть капельку?..
– Любила, – сквозь зубы произнесла она.
– И я тебя любил. Даже когда узнал… – Он спохватился, замолчал. Ни к чему говорить ей о том, что он в курсе, что Оленька – дочь Виктора, любовника Лары…
– Что ты узнал?
– Ничего. Ничего уже не имеет значения.
– Нет, ты скажи. Скажи! – настаивала Оленька.
– Я написал заявление на Римму. Хочу, чтобы ее судили, – перевел разговор Александр. – Знаю, что ее не посадят, но, может быть, кто-нибудь из будущих родителей лишний раз подумает, прежде чем…
– Дело твое, – надменно бросила Оленька. – Эта Римма – та еще штучка. Оставила меня, да еще в такой момент! Гадина.
– Оля… Оля, послушай. Она не должна была заниматься этим, самодеятельностью на дому, а мы – идти у нее на поводу… Но и мы виноваты в том, что доверились ей! На нее одну тоже валить все нельзя… И себя терзать тоже нельзя! Послушай – это жизнь… Не предугадаешь все. Может быть, даже если бы мы вовремя приехали в больницу с самым лучшим оборудованием и ты попала бы к самому лучшему врачу… Даже тогда могло что-нибудь случиться. Нет ничего абсолютного, нет ничего идеального. Нет лекарства от всех болезней! Я все это к чему говорю… – Он потер лоб, пытаясь собраться с мыслями. – Мы вдвоем, у нас с тобой горе… давай разделим его. Давай не будем терзать друг друга, а… давай поддержим: ты – меня, я – тебя.
Александр вновь хотел обнять Оленьку, но та в очередной раз яростно оттолкнула его руки:
– Уйди! Тебе только одного надо было… Ах, господи, какие вы, мужики, звери. Животные.
– Оля! Я ни о чем таком и не думал сейчас… – сатанея, зарычал Александр.
– Уходи.
– Как я уйду? Ты соображаешь? – заорал он, уже не владея собой совершенно. – Как я могу бросить тебя в такой момент?!
– А я в порядке, – стальным голосом ответила Оленька. – Мне только хуже от твоего присутствия. Ты меня бесишь… Ты должен уйти немедленно!
– Никуда я не уйду, – переведя дыхание, решительно произнес Александр.
Оленька вдруг вскочила, выбежала на балкон и одним движением захлопнула дверь за собой.
– Оля! – Он дернул дверь – но та не поддалась.
– Если ты не уйдешь, я спрыгну вниз! – с ненавистью крикнула она, приблизив лицо к стеклу. – Я не знаю, как еще тебя заставить уйти… – Она демонстративно подошла к перилам, перегнулась.
– Стоп! Все, я понял! – крикнул Александр, похолодев. – Оля, я ухожу…
Он ушел. В тот же день позвонил Оленькиной матери, чтобы та приехала. Встретил Наталью Константиновну на вокзале, довез до дома (кстати, это была их первая встреча). Наталья Константиновна – дама крупных размеров, с полным, грозным лицом и глазами чуть навыкате, кажется, не почувствовала ничего, узнав о смерти внука. Она оставалась хладнокровна и в первые минуты встречи раздосадованно сказала:
– Александр, вы сами могли с ней разобраться.
– Оля меня к себе не подпускает. Я боюсь, как бы она с собой чего не сделала…
– Ну так в психушку бы ее отправили!
– Ее нельзя – в психушку, – зло возразил Александр. – У нее – горе. Ее близкие люди должны поддержать…
Наталья Константиновна только рукой махнула, не желая вступать в спор.
