«Как странно, — подумала она, — что даже сейчас я продолжаю не любить его. А он даже сейчас продолжает любить. Напомнил, как мог. А зачем? С какой целью?»
Она решила спуститься вниз к почтовому ящику и, не надев туфель, а прямо в чулках, как ходила по дому, добрела до площадки первого этажа. Дверь в квартиру жильцов была приоткрыта. Фрау Клейст догадалась, что Алексей, торопясь, неплотно прихлопнул ее, и дверь сама растворилась от порыва ветра. Она помедлила с пачкой только что вынутых из ящика газет. Первым желанием фрау Клейст было прикрыть дверь и подняться к себе, но искушение заглянуть туда, к ним, было слишком сильным. Она осторожно положила газеты на ступеньку и, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами, вошла в прихожую.
Запахи чужого жилья охватили ее. Удушливо пахло настурцией. Это были духи, которые любила Полина и которые всегда казались фрау Клейст слишком приторными.
Она вошла в полутемную спальню с небрежно застеленной кроватью. Первое, что бросилось ей в глаза, был тонкий и длинный черный волос на наволочке, загнувшийся в виде вопросительного знака. Этот вопросительный знак словно переместился на постель прямо из головы фрау Клейст и существовал теперь сразу в двух измерениях: скрытом, то есть по-прежнему внутри ее головы, и явном, на этой вот белой подушке.
Фрау Клейст наклонилась и брезгливо своими очень сухими, как будто припудренными, пальцами сняла скользкий след того, что Полина ночевала дома.
Потом постояла еще, осмотрелась. Обычная спальня, хотя и не убрано.
Она вышла в соседнюю, смежную со спальней комнату, где Полина устроила себе что-то вроде очень маленького кабинета. Там стоял ее компьютер и в большом беспорядке пестрели вокруг него книги и папки. Фрау Клейст машинально раскрыла одну из книг, взгляд ее уперся в конверт, на котором был бланк какой-то лаборатории. Расширив голубые глаза, она вытрясла на ладонь содержимое конверта, ни секунды не усомнившись в том, что поступает правильно.
На бланке был результат произведенного анализа, дата произведенного анализа и фамилия пациента, которому был произведен анализ. Против результата было вписано, что он негативный, против даты — десятое ноября (две недели назад!), а там, где имя, стояла подпись Полины.
Фрау Клейст сжимала конверт в руке, сердце ее бешено колотилось. Что-то подсказывало ей, что это не просто анализ крови, потому что тогда были бы перечислены и другие показатели. Здесь же задавался один вопрос: да или нет? На него-то и был получен ответ: «нет» и стояла закорючка.
Так вот к чему относился черный волосяной вопрос на наволочке!
Фрау Клейст пришло в голову, что анализ, которым Полина что-то проверяла, не должен был ни в коем случае стать известен Алексею, и легкомысленная женщина только по случайности не разорвала конверт, а торопливо засунула его между страницами.
Что делать с конвертом? Вложить обратно? О нет! Ни за что. Мысли ее приобрели устойчивую четкость. Итак, она что-то скрывает. Но что она может скрывать, если это касается здоровья? Может быть, она смертельно больна?
Бледное узкое лицо Полины выплыло из пыльной пустоты и остановилось прямо перед глазами фрау Клейст. Несмотря на бледность, она не производит впечатление больного человека. Фрау Клейст вспомнила, как Полина делает свою гимнастику на улице перед домом, сгибается, тянется, прыгает. Иногда даже перелетает с одного места на другое одним очень сильным прыжком, словно лошадь.
Тогда она приняла решение. Прижимая к себе конверт с драгоценным, но очень неясным свидетельством отсутствия чего-то в крови у Полины, она быстро поднялась наверх, надела туфли, пальто и шляпу, положила конверт в сумочку и, выйдя на улицу, решительно направилась к угловой аптеке, намереваясь сделать там копии того и другого и только тогда, после копий, вернуться в квартиру и спрятать конверт в прежней папке.
Медленный, нерешительный дождь, начав набухать в сером небе, слегка заструился на землю, но, пока фрау Клейст дошла до аптеки, он успел закончиться, и скудные серебряные капельки его, застывшие в мертвой траве на газоне, казались теперь украшением сквера.
Она сделала копии бланка и конверта, вернулась домой, вложила конверт в ту же книгу, из которой извлекла его, поднялась к себе, сбросила туфли и с ногами забралась на диван. Несмотря на возраст, во фрау Клейст осталось много детского, и то, как она сейчас забралась на диван, поджав под себя ноги, бормоча и жестикулируя, напомнило бы ее матери и Фридриху (случись они рядом) ту самую Грету, которая в минуты особенно сильного раздумья неизменно забиралась с поджатыми ногами на кровать.
Она чувствовала болезненную связь между тем, что утро началось с письма Франца, а закончилось этим конвертом. Связь явно была, она просматривалась сквозь голубоватую темноту времени, связавшего всех троих: влюбленного Франца, саму фрау Клейст и Полину. То, что Франца уже почти сорок лет нет в живых, не имело значения: ведь в жизни все так, как во сне. Приходят покойники, снятся, потом, уже утром, ты вспомнишь, что их давно нет .
Если Франц пришел именно сегодня и напомнил Грете о своей любви, значит, он либо хотел предупредить ее о чем-то, либо поддерживал ее силы перед новым испытанием.
20 января Даша Симонова — Вере Ольшанской Откуда ты силы берешь на все это?
22 января Вера Ольшанская — Даше Симоновой
Не брошу же я его, правда? Боттичеллиевскую брюхатую больше не видела. Грише о ней ни словом не упомянула. Каждое утро, как просыпаюсь, так меня начинает трясти: вспоминаю все, что с нами происходит. Потом я не то чтобы успокаиваюсь, но меня как льдом затягивает, и все вдруг становится мне безразлично.
Сказала об этом Луизе. Она объяснила, что это блокировка, очень известное явление в психиатрии.
— Иначе, — говорит, — что бы ты делала? Как бы ты на него смотрела?
А я на него не смотрю. Я помогаю ему сходить в уборную, умыться, побриться, стригу ему ногти, причесываю, протираю спиртом все тело, чтобы не было пролежней. Единственное, чего я не могу, — так это с ним разговаривать. Но он то ли понимает, что я не могу, и сам молчит, то ли его тоже не тянет на исповедь. Представить себе, о чем мы будем говорить и как мы будем говорить, когда Гриша, даст Бог, поправится, страшнее всего.
Врач, который ведет его, считает, что, если никаких осложнений не будет, то, может быть, его выпишут через месяц или чуть больше, с тем чтобы сразу лететь домой, в Америку, и там продолжать лечить и проверять. Полетит он на инвалидном кресле, иначе не сможет. Врачи говорят, что перелет может оказаться нелегким, потому что тот перепад давления, который испытывает человек при взлете и посадке, часто вызывает ухудшение.
Сегодня утром решила заехать на Ваганьковское — две недели в Москве, а могилу не навестила. Церковь была открыта, шло отпевание. Я вошла, постояла.
