Ехали долго, огибая промышленную зону. Постепенно дорога всё больше и больше стала забирать в предместья – где-то, видимо, всё-таки не туда свернули. Надо было как-то выбираться, но пока приходилось ехать прямо и прямо.
– Ой, а это что такое там за оградой? – вытянув руку, крикнула Гликерия в ухо Оле, которая сидела между нею и Сашкой. – Давайте остановимся!
Остановились. Оля, которая никогда здесь не была, пожала плечами.
– Это кладбище, – сказал Сашка. – Тут сто лет не хоронят. Ну, не сто, конечно, но много… Брошенное.
– Давайте поедем и посмотрим! – Глаза Гликерии загорелись.
– Зачем? – Оля не особо любила кладбища.
– Так это же тоже романтично – оказаться на старом кладбище! – Гликерия схватила её за руку. – Обязательно старом – а ещё лучше, если на вот таком, заброшенном. На старом кладбище, особенно глухой безлунной ночью или в сумерки – такие, знаете, осенние, жёлто-коричневые, – обостряются все чувства. Ощущения тоньше, мысли ярче. И хорошо думается. Жизнь кажется ценнее и значительнее… Я считаю, именно там и начинаешь понимать, кто ты и чего можешь ждать от жизни. Ну давайте, пожалуйста, зайдём посмотрим!
Сашка повернул скутер в разрушенные ворота.
Оле было страшно – и Оле было весело! Что бы сейчас ни начала делать Гликерия – Оля не боялась. Ведь Сашка, которого она обнимала за талию, был рядом. Ритуалы, жертвоприношения, откапывание мёртвых, пляски на поваленных крестах – со всем этим он разберётся и не даст, если что, Олю в обиду. А может, ничего там, на кладбище, страшного и не планируется? Посмотрели – и домой? Неизвестность и опасность будоражили.
Оля даже улыбалась.
Кладбище и правда оказалось заброшенным. Ветер качал голые ветки разодранных старых вязов, свистел в выщерблинах кирпичных оград и каменных крестов. Некоторые ещё стояли ровно, но большинство или покосилось, или упало на землю. Ничего необычного. И не страшно.
– Вот… – развёл руками Сашка, – но здесь ничего для тебя интересного.
– Откуда ты знаешь? – резко оглянулась на него Гликерия, придерживая у горла края капюшона, которые раздувал ветер.
– Ну а чего тут?.. – Сашка обвёл рукой заросшие могилы и облетевшие деревья. – Вот на городском кладбище – там я понимаю. Там всё такое… Ваше.
– Какое «наше»? – удивилась Гликерия, но не оторвалась от внимательного разглядывания окрестностей.
– Ну, там везде тление, разложение, – с энтузиазмом принялся расписывать Сашка, – раскрытые могилы, которые ждут своих покойников, свежие венки, цветы, траур. Сразу приходят мысли о смерти, ещё о чём-нибудь мрачном. Вот и ощущай себе, что хочешь, – хоть в осенние сумерки, хоть в летние.
Гликерия остановилась и сморщила нос, пристально взглянув на Сашку:
– Ты издеваешься?
Оля отрицательно замотала головой: нет, нет, нет, он не издевается! Ей очень хотелось сохранить мирные отношения – тем более в таком странном месте. Но Гликерия не обратила на неё внимания. И фыркнула:
– Прыгать по могилам чужих родственников и фотографироваться на фоне крестов с мировой скорбью на лице и зажатой в бледных пальцах розочкой? Ты думаешь, мне это нравится?!
Сашка пожал плечами и смело задал вопрос:
– Гликерия, скажи, ты ведь готесса?
Гликерия нахмурила брови. Эти сжавшиеся тонкие полосочки на её лбу выражали просто апофеоз неприязни.
– В смысле готичка? – поправила друга Оля.
Загадочная девушка набрала воздуха, чтобы, видимо, произнести какую-то тираду, но Оля снова постаралась исправить положение, быстренько проговорила: «Готка, да?» Гликерия выдохнула, чуть улыбнулась и качнула головой.
– Гот. Настоящие готы и о мужчинах, и о женщинах говорят «гот», – пояснила она. – Но я не гот. Я просто человек.
– Правда? – не поверил Сашка.
– Правда. – Гликерия кивнула. – Готом быть трудно. Как они говорят, быть готом – это проклятие и счастье. И что лишь возвышенная душа может принять в себя то страдание, на которое обречён настоящий гот. А я пока только человек подросткового возраста. И не знаю, возвышенная у меня душа или нет. Со временем я пойму это. Наверное… Да если бы и захотела, никаким готом я не смогла бы быть – а если мне чего-нибудь ещё, кроме готики, захочется? Да и надо тусоваться со «своими», а я не могу. В тусовке всегда какие-нибудь условия, иерархия и обязательно находится кто-нибудь, кто начинает фильтровать: так не делай, так неготично, и так не делай – так неприлично. А мне свобода дороже тусовки.
Сашка и Оля переглянулись – вспомнили про анархиста-индивидуалиста. Гликерия, видимо, тоже об этом вспомнила и вполне беззаботно хихикнула.
Вскинулась с дальней ветлы стая ворон и с воплями пролетела как-то боком – ветер не дремал. А Гликерия взмахнула рюкзаком, надев его на спину, и предложила:
– Давайте просто погуляем. А поговорим как-нибудь после. Здесь ведь так хорошо. Безлюдно – никого, кроме нас. И тихо как, послушайте… Так звучит только тишина заброшенных мест, которые никому-никому на всём свете не нужны. Разве не интересно – и самому почувствовать, всем своим существом ощутить – что и ты тоже. Вообще. В целом свете. Никому не нужен! Никому. Что ты до такой степени один – аж в голове звенит. От мыслей и ощущений мир меняется. Меняется хотя бы для тебя. Разве этого мало?
Оля и Сашка снова переглянулись – но только мысленно. Или это только так показалось Оле, которой очень хотелось, чтобы в этот момент они обязательно переглянулись.
Держась за лямки рюкзака, Гликерия медленно побрела по дорожке. Оля и Сашка двинулись за ней – а что оставалось делать?
Ветер гнал по небу тяжёлые серые тучи. Оля давно не замечала, чтобы большие тучи неслись так быстро. От их стремительного бега по земле скакали тени, поэтому хочешь не хочешь, а казалось, что старые могилы пришли в движение, пошевеливаются… К тому же начинало темнеть. Иногда кто-то сбрасывал с небес горсть-другую снежной крупы, и Оля наблюдала, как ветер сдувает её с чёрного плеча Гликерии.
Обойдя расплывшиеся могилы, новенькая подошла к дереву – треснувшему посередине старому вязу, прислонилась к нему и подняла вверх лицо. Капюшон упал, ветер подхватил её волосы и принялся нещадно выдирать их из-под резинок. Пряди трепетали на щеках Гликерии, развевались, чёрными молниями перечёркивая бледное лицо. Такие картинки Оля видела только в Интернете и на обложках книг, а тут вот она – настоящая романтическая девушка!
Гликерия ходила, бродила, рассматривала надгробия и кресты. Становилось ещё темнее и сумрачнее, усилился ветер, да и похолодало. Сашка и Оля сначала таскались за Гликерией, стараясь тоже проникнуться романтизмом, а потом перестали – укрылись за развалинами кирпичной ограды и охраняли скутер. Хотя от кого? Тут действительно НИКОГО не было. Кладбище давно бросили, видимо, потому, что жизнь в районе, где оно находилось, замерла. Почва тут была совсем плохая, каменистая, безводная, так что пригород в эту сторону расстраиваться не стал, и хутора обезлюдели. Оля даже не знала о существовании кладбища в этом районе, Сашка в прошлом году проезжал тут с ребятами, вот и запомнил.
