– Ты чего такая злая-то, Огузова? – удивился Сашка.
– Да ничего… Я из-за вашей новенькой так уделала вчера куртку и джинсы, что сегодня пойти было не в чем, – фыркнула та. И действительно: Таня была сегодня как баба на чайник – в каком-то сборчатом сарафане и водолазке вырвиглазного цвета. Тогда понятно…
– А кто тебя вообще с нами звал?
– И почему из-за нашей?
– А чего это вы так?
– Как мы?
Но переругаться приятели не успели. Мимо них прошелестела платьем Гликерия, и все трое замолчали. А затем Сашка, глядя новенькой в спину, зашептал:
– Скутера её в гараже нету. Значит, её опять на машине привезли. Может, проследим – рванём за машиной? Как думаешь, Оль?
– Быстро вы от машины отстанете, – усмехнулась Татьяна.
Ей сегодня не светило участвовать в погоне – Димка не смог завести мопед и пришёл в школу пешком.
– Слушай, если тебе неинтересно, чего пристаёшь, я не пойму… – сердито фыркнула Оля. Танькина ирония её тоже стала бесить.
– Мне интересно другое – что вы по её поводу так возбудились. Я за вами наблюдаю.
– Нечего наблюдать – мы тебе не подопытные! – Оля поднялась из-за парты и ушла в коридор.
И ни за какой машиной, конечно же, не погналась. И она, и Сашка понимали, что это бессмысленно.
Чёрный автомобиль после уроков появился у школы. Подобрав платье, Гликерия села в него. Только её и видели.
Но это после уроков. А пока уроки-то продолжались.
…Кабинет русского и литературы был меньше остальных, весь из себя утончённо оформленный: нестандартная мебель, шторки-оборки, портретики писателей и поэтов в миленьких домашних рамочках, вазочки и вязаные салфетки, сушёные цветы и картины – в основном морские пейзажи. Богемный такой кабинетик. Учительнице хотелось создать на уроках (а ей доверили исключительно старшеклассников) атмосферу литературных вечеров, хотелось привить молодёжи особую любовь и тягу к прекрасному. Это она ввела в практику каждый урок литературы начинать с декламации стихов. Поэтому двое – непременно сидящих за одной партой – должны были по очереди выйти и рассказать наизусть любой стих, в котором больше трёх столбиков. Не из школьной программы, понятное дело. На этом уроке эта парта, на следующем – что позади. И так далее. Улизнуть не удавалось никому.
Сегодня настала очередь Гликерии.
– Не предупреждали? – увидев удивление новенькой, сложила ладони у лица Анжелика Аркадьевна. – Но ведь ты же должна помнить, что в понедельник читали стихи Руслан и Настя, которые сидят перед тобой. Получили по «отлично» в журнал. Видела?
– Видела.
– Ну и?
– Я не поняла. Я… – новенькая растерялась.
Сидевший с ней на русском и литературе Андрюша Коробов уже оттарабанил четыре столбика стиха современного поэта из хрестоматии, правда, сделал ошибку в ударении, когда называл его фамилию, Анжелика Аркадьевна поставила ему «хорошо» и отпустила с миром. И вот теперь хотела послушать Гликерию.
– Ты не знаешь стихов не по программе?
– Она у нас знает только всякие заклинания, гы, – так, чтобы учительница не слышала, а сидящие вокруг очень даже запросто, пошутил Димка Савиных.
Услышала ли его Гликерия, осталось непонятным, потому что почти одновременно с его репликой она произнесла:
– Знаю, конечно…
– Ну вот и хорошо. Выходи к доске, – кивнула учительница.
Проскрёбся по линолеуму отодвинутый стул, зашуршало чёрное платье.
– Пётр Вяземский, «Друзьям», – тихо сказала Гликерия, оказавшись рядом с Анжеликой Аркадьевной.
– Погромче и с выражением. Давай, – потёрла ладошки та.
Гликерия больше не обращала внимания на учительницу, она смотрела перед собой, как будто видела что-то, чего не было сейчас в классе, или же оно находилось где-то далеко-далеко. Молчала. Оля Соколова сжалась у себя за партой. Новенькая молчала так, как будто уже что-то рассказывала. И в тишине, которая невольно возникла в процессе ожидания, раздался её тихий голос:
Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей…
Да, Димка Савиных принялся забавно кривляться, показывая, как именно Гликерия пьёт за здоровье своих немногих, но чёрных-пречёрных друзей, однако никто, и уж тем более Оля, которая видела это боковым зрением, не поддержал его шуток. Слова новенькой проникали в самый мозг, давили на глаза, из которых вот-вот готовы были вырваться слёзы.
Я пью за здоровье далёких,
Далёких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
Ведь где-то жили те, к кому обращалась сквозь пространство эта девочка, вот такие люди – одинокие среди обычных жителей. Люди, которых она любила, которые ей были милыми. Друзья её…
В мой кубок с вином льются слёзы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми – чёрные розы
Вплелись в мой застольный венок…
Оля слушала и цепенела. Строгая, грустная, в платье, которое неизвестно по какому поводу надевают, Гликерия была прекрасна. Кубок с падающими в него слезами, алые и чёрные розы в благородном венке готической девушки – всё это даже представлять было не надо, оно виделось Соколовой Оле как наяву.
За здравье и ближних – далёких,
Далёких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Последние слова – о почивших в могилах друзьях, Гликерия проговорила почти шёпотом. Но чётко – до каждой буквы. И как будто точку после последнего слова тоже сказала. Или эта точка в конце горького предложения сама вбилась в голову Оли серебряным гвоздём.
Гликерия замолчала. Опустила глаза и долго смотрела себе под ноги. Она стояла, она слушала, что говорит учительница, она прошла и села на своё место. Она даже улыбнулась кому-то в конце урока. И, как уже говорилось, уехала в чёрной машине, когда эти самые уроки закончились.
«Я испытала культурный шок!» – восторженно произнесла Анжелика Аркадьевна, выводя в дневнике Гликерии пятёрку с плюсом. Такой оценки она не ставила никому и никогда. После этого её рассказ о положении дел в русской прозе середины девятнадцатого века был каким-то осторожным и очень сдержанным, хотя обычно она так жгла глаголом сердца учеников, что от цветистых фраз и экзальтированных возгласов некуда было деваться.
Но больше всех Олю потряс Сашка. «Самое готичное стихотворение на свете! Самое!» – повторял он. Раньше стихотворения не особенно его интересовали, а тут уж пробрало – так пробрало. «Где-то я это слышал – в кино, что ли, в каком-то… – по дороге из школы пробормотал Сашка. – Или Анжела нам читала…» Оля точно ответить ему не могла, она знала только, что был такой Пётр Вяземский, с Пушкиным дружил. Хорошо, видимо, дружили… Но Оля думала о другом: может быть, кто-то из друзей Гликерии умер – потому что с таким страданием, сдержанным, но сильным, она читала стих, что на ум приходило именно это. Ну что же, что же за жизнь у неё, у этой Гликерии? Так хотелось узнать, так хотелось! Но как? Никогда ничего таинственного в Олиной жизни не было, девочке приходилось самой какие-нибудь тайны себе придумывать: «секретики» закапывать – и с загадочным видом показывать их избранным, рассказывать по секрету девчонкам о тёте, которая якобы работает в Москве в магическом салоне – и, соответственно, о том, какое Олино будущее эта тётя увидела в кофейной гуще и на стопроцентно правдивых картах таро. Но это всё в наивном детстве. А сейчас, когда она уже взрослая… Какие тайны, одна суровая правда жизни!.. И тут вдруг появляется такая подарочная новенькая – как по заказу. Чтобы изменить Олину жизнь. Да, да, наверняка это так всё судьба и подгадала!
