Я послушно остался стоять возле забора. Потянулись минуты.
Где-то через полчаса мне стало холодно, а ноги в ботинках превратились просто в
два куска льда. Наконец, когда я перестал чувствовать ступни, из двора
выскочила Зоя, одетая в «плюшку». Честно говоря, никогда не думал, что
когда-нибудь встречу даму, носящую это одеяние. Тот, кто справил тридцатилетие,
должен помнить женщин с красными лицами и натруженными руками, приезжавших в
Москву за колбасой, конфетами и мануфактурой. Жительницы сельской глубинки, все
как одна, были одеты в куртки, или, как тогда говорили, жакеты, из плюша, чаще
всего черного, намного реже коричневого или бордового. «Плюшки», звали их
снобы-москвичи и брезгливо отодвигались в метро от туго набитых авосек, мешков
и рюкзаков. Если бы меня попросили нарисовать символ брежневской эпохи, то я
изобразил бы «плюшку» с котомкой в одной руке и батоном колбасы в другой. Но за
годы перестройки «жакеты» исчезли с улиц Москвы, их владелицы оделись в
китайские пуховые куртки, а нужда ездить в столицу за провиантом отпала. И вот,
надо же, оказывается, у Зои живо такое полупальто.
— Извините, — пробормотала женщина, — ждала,
пока эта собака задрыхнет. Она всегда после обеда подушку давит, часа два-три,
не меньше. Наверное, поэтому и живет столько, никак не уберется, прости
господи. Пошли.
— Куда? — удивился я.
— А к матери моей, — вздохнула Зоя, — в
восьмой дом, тут через канаву только перелезть.
— Зачем?
Зоя подняла на меня блеклые, почти старушечьи глаза и
ответила вопросом на вопрос:
— Так вы же все знаете, раз мне фотку показали, да?
— Ну, в общем, да, — осторожно сказал я, честно
говоря, плохо соображая, что к чему.
— Пошли к маме, — потянула меня Зоя, — это
она придумала, пусть теперь и распутывает, только мы люди бедные, у нас ничего
нет. Вот муж мой, тот да, при деньгах…
Продолжая бормотать, она перетащила меня через сугробы и
втолкнула в крохотную покосившуюся избенку, где остро пахло какими-то травами.
— Кто там? — раздалось из комнаты.
— Скидавай ботинки, — велела Зоя, — небось
задубел в штиблетах, кто ж в таких зимой ходит.
Я снял обувь и почувствовал сквозь тонкие носки тепло
деревянного пола.
— Сюда иди, — велела Зоя и распахнула дверь.
В небольшой комнатке, обставленной скудно, без всяких потуг
на богатство, сидела в продранном кресле маленькая чистая старушка с огромной
книгой в руках. Из правого угла на меня сурово и мрачно смотрел образ Николая
Угодника.
— Зоюшка, — обрадовалась бабушка, — а это кто
с тобой, не разберу никак. Сеня или Петя Клюквин?
— Мама, — нервно воскликнула Зоя, — этот
человек из Москвы!..
— Иван Подушкин, — раскланялся я.
— Он все знает про Раю, — выпалила Зоя, —
пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай
дадим ему, может, хватит попервости.
Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно
воскликнула:
— Господи, спаси, отведи беду!
— Поздно плакать-то, — выдохнула Зоя и, упав на
стул, заголосила: — Сколько лет ждала, от каждого звука вздрагивала, знала, что
кто-нибудь прознает и плохо будет. Ждала, ждала и дождалась.
Я опустился на колено, поднял книгу, положил ее на стол и
тихо сказал:
— Вам не следует меня бояться, просто расскажите, как
все получилось, поверьте, никаких денег не надо, я сам заплачу вам за
информацию.
Глава 20
У кого-то из писателей-сатириков, то ли Аверченко, то ли
Зощенко, есть рассказ о женщине, которая изменила мужу. Прелюбодейке постоянно
казалось, что всем окружающим известно про грех. Стоило кому-нибудь, допустим,
в трамвае наступить ей на ногу, дама мигом холодела. Знает, ей-богу, знает,
иначе бы не наступил. И так во всем. Кончилось дело тем, что к ней в квартиру
позвонил старьевщик и спросил:
— Барахло на продажу есть?
В полном ужасе, доведенная до крайней точки, женщина
кинулась перед ним на колени с воплем:
— Все бери, даром, только не рассказывай ничего мужу.
Мигом смекнувший что к чему мужик вывез из квартиры мебель,
посуду, одежду.
Рассказ смешной и грустный одновременно. Мучения честного,
боязливого человека, совершившего один раз в жизни непотребный поступок,
описаны очень точно. Но мне все же казалось, что писатель слегка преувеличил,
ну не может человек вести себя так по-идиотски. Теперь же, глядя на
дергающуюся, покрытую красными пятнами Зою, понял: может. Более того, способен
натворить совершенно невероятное количество глупостей.
Ну посудите сами. Я ни единым словом не обмолвился о том,
что мне известны какие-то тайны, и уж, естественно, не просил денег за
молчание. Зоя же от ужаса напридумывала бог знает чего, испугалась еще больше и
сейчас готова вытряхнуть перед совершенно посторонним человеком тайники души. Так
и произошло. Женщина раскрыла рот, и из него хлынула на меня лавина сведений,
которые долгие восемнадцать лет хранились под спудом, тщательно спрятанные, но
не забытые, потому что забыть такое невозможно. Но начала она свой рассказ
издалека.
Жили-были в деревне Красномосковск две семьи, Яковлевы и
Сугробовы. Это сейчас Красномосковск носит название города, а тогда был он
селом, с крестьянским укладом жизни. Дома Яковлевых и Сугробовых стояли рядом.
Костя Яковлев и Зоя Сугробова дружили с детства, вместе ходили в школу, вместе
подались после восьмилетки в ПТУ. Костик пошел учиться на шофера, а Зоя на
парикмахера. Хорошая профессия для женщины. Не на скотном дворе, с вилами, по
пояс в навозе, не в поле с тяпкой, не на стройке с кирпичами, а в теплой
комнате с горячей водой, возле ножниц и расчесок. Конечно, были в
Красномосковске и более уважаемые люди, например, медсестра, учительница,
бухгалтерша… Но чтобы стать кем-то из них, следовало долго учиться, а вот
знания отчего-то не лезли Зое в голову. Ручки же у нее оказались хорошие, и
скоро почти весь Красномосковск бегал к Сугробовой.
Шло время, Костик ушел в армию, Зоя честно ждала его. Потом
он вернулся и сказал родителям, что хочет жениться, естественно, на Зое.
Большинство отцов и матерей обрадовались бы, что сын выбрал
хорошую, работящую девушку, да еще знакомую с детства. Живя всю жизнь бок о
бок, Яковлевы и Сугробовы могли бы стать хорошими друзьями, но… не стали. Более
того, Валентина Сергеевна Яковлева даже не кланялась Анне Ивановне Сугробовой.
Такое поведение объяснялось просто.
