– Сатанинская, что ли? – интересовалась неуемная подруга, подозревавшая, очевидно, Мрака в служении силам зла.
– Да сама ты сатанинская! Понимаешь, в ней буковки были не напечатаны, а выбиты, словно иголочками наколоты.
Были, впрочем, в груде и обычные книги. Мила нашла «Мертвую зону» Стивена Кинга и присела на краешек застеленной кровати, стараясь не нарушить армейски строгих складок серого шерстяного одеяла. Кровать оказалась жесткой. Полистала книгу, но вскоре соскучилась и пошла в кухню. Мрак, уже десять минут как извинившись, удалился в ванную и одежду туда же унес. К слову, шкаф в квартире тоже отсутствовал, вещи висели на гвоздях, вбитых в стену, и было этих вещей не так чтобы очень много.
– У тебя есть что-нибудь попить? – крикнула Мила, поравнявшись с дверью в ванную, из-за которой доносился шорох душа.
– В холодильнике, – коротко ответил Мрак.
В кухне было очень чисто и очень неуютно, как в отделении хирургии. Две кастрюли – маленькая и очень маленькая, сковорода, глубокая миска и мелкая тарелка, кружка и столовый прибор, прозябающий в сушке, были из нержавеющей стали. На столе, накрытом клеенкой в шахматную черно-белую клетку, лежал большой, отлично наточенный нож. Мила поежилась и открыла холодильник. Холодильник, видно, был операционной – идеально чистый, залитый белым светом, он таил в своих стерильных недрах пакет молока и пакет апельсинового сока, упаковку минеральной воды, овощи в лотках, яйца и йогурты. А где пиво, где копченые колбаски, где скелет курицы-гриль, приобретенной в уличном ларьке и объеденной две недели назад? Где грязная посуда в раковине и шустрые тараканы? Где, черт побери, батарея пустых бутылок у окна, где переполненное мусорное ведро? Быт Мрака разрушал представления Милы о холостяцком жилье. Она полагала – да что там, ей частенько приходилось бывать в гостях у богемных режиссеров, актеров, сценаристов. Почти все они, следуя современным веяниям, пропагандировали здоровый образ жизни, говорили о диетах и хором любили салат из рукколы, но жили, как свиньи, а модная руккола вяла в холодильнике, потому что плохо сочеталась с виски и водкой.
– Куда он, интересно, деньги девает? – мечтательно интересовалась подруга Милы. – Он же здорово зарабатывает! Ты меня ему наверти, ладно?
Мила согласилась, но вовсе не потому, что считала свою вздорную подругу Карину идеальной парой для Мрака, а просто из интереса. Наверт был оформлен изящно – подвозя оператора домой после съемки у ясновидящей, которую шандарахнуло молнией, Мила объявила, что сегодня у нее как раз день рождения.
– Но я совершенно не настроена собирать компанию. Шум, бардак, похмелье – а потом что? Пустота… Может, посидим где-нибудь вдвоем?
Костя покивал – Мила все же умела найти слова убеждения именно для него. Через десять минут они подъехали к ресторанчику, где уже ждала их Карина. Если Мрака и удивило присутствие подруги – ведь предполагалось «посидеть вдвоем», то он не подал виду, азартно листал меню, с удовольствием ел мясо и смешил дам байками из операторского быта. Карина выпила для храбрости три коктейля, Мила – два, Мрак не пил вообще. Расхрабрившись, Карина пригласила Костю танцевать, хотя никто вокруг не танцевал, да и музыка была неподходящая. Мрак с улыбкой согласился, но, вернувшись к столику и усадив партнершу, заявил, что должен откланяться, и подозвал официанта. Корректно пресек возражения, заплатил по счету и оставил чаевые. А потом ушел.
– Чего ты его плясать потащила? Ты что, совсем ничего не соображаешь? Разговор бы какой-нибудь завела – новый роман Кинга, классическая музыка… Я ж тебе говорила, рассказывала о его интересах!
– Ой, да я не знаю, что страшнее – Кинг или эта ваша классика! Нет, Людк, ничего не может быть надежнее старых добрых танцев-обжиманцев!
– Ну ты и ду-ура! Помогли тебе танцы?
– Помогли бы. Просто место выбрали неудачно. В другой раз затащим его в клубешник какой-нибудь.
Но Мила прекрасно знала, что «другого раза» не будет. Знал это и Мрак. Однако разбитная подружка Чертковой, сама того не подозревая, разбудила в нем темную телесную тоску. Одинокий, застенчивый и гордый, как все сироты, Костя не знал женщины, не представлял обстоятельств сближения с ней и боялся обнаружить свою несостоятельность. Раньше пронзительные приступы любовной тоски вспыхивали и гасли в нем, как едко-розовые огни пакостного магазинчика «Интим» напротив его окон, теперь же тоска угнездилась надолго, не давала спать, гнала прочь из дома, в жарко дышащую летнюю ночь. И впервые у этой муки вырисовалось, обозначилось лицо – широкоскулое личико с острым подбородком, нежными голубыми тенями под глазами, детским искусанным ртом.
Он начал делать глупости. Приехал как-то душным, парным, жужжащим и гудящим в жасминовых кустах вечером к дому Валерии, два часа просидел на скамейке в скверике. Незаметно спустились сумерки, на скамейку напротив уселись парень и девушка и сразу же крепко сплелись, прижались друг к другу. Она пригнула коротко стриженную голову ниже его плеча, припала к груди. Он обнял ее обеими руками и прижал к себе. Так и застыли, не говорили, не шевелились. Юбка девушки сидела низко на бедрах, и поверх блестящего ремешка виднелась белая кружевная полосочка. И было в этом кусочке белья, выглянувшем без ведома хозяйки, что-то необыкновенно трогательное, волнующее. Мрак долго смотрел на пару – изумленно и радостно, как смотрит на пролетающих мимо окна голубей домашний кот. А они все не двигались.
– А ведь она, эта Валерия, тоже могла бы так – наклонить голову и прижаться, – говорил он себе, ворочаясь на своей жесткой койке. – И, может быть, она не стала бы смеяться и дышать мне в лицо алкоголем, и торопить меня… Может, она дала бы себе время получше узнать меня и принять целиком, и понять, и пожалеть.
Отчего Мраку казалось, что она умеет понимать и жалеть? Обычная девушка. Не злая, не добрая. Не дура, не умница. Даже не красивая. Он мог бы счесть ее обычной свистулькой, которой ни за что ни про что достался чудесный дар. Сможет ли она им воспользоваться – пусть не во благо, но хотя бы не во вред людям да и себе самой? Кто пожалеет ее саму, кто ее защитит?
Глава 7
– И все-таки удивляюсь я, госпожа Валерия! Казалось бы, все газеты, все каналы должны только о вас и кричать, звонить на весь свет. Ясновидящая новая объявилась! А в СМИ – тишина, пара заметок и один сюжет… Не постигаю.
– А что тут, Лешечка, постигать? То самолет упадет, то террориста взорвут – некогда СМИ на меня внимание обращать. Сейчас все проплачивать надо. А я пока не могу, не имею возможности. Как у нас с выручкой сегодня?
– Так себе…
– Вот то-то и оно.
Рядом с этим мальчиком Валерия чувствовала себя необыкновенно взрослой и по-житейски мудрой, потому разговаривать с ним было делом приятным. Вошли в обычай вечерние беседы на кухоньке. Лешечка варил кофе на плите с одной действующей конфоркой, подливал в чашки по столовой ложке коньяку и, примостившись на единственном табурете, ждал госпожу. «Госпожа Валерия» – так он по собственному почину начал Леру звать, сначала в телефонных разговорах с клиентами, потом, не встречая сопротивления, и при личных беседах. Это было стеснительно и приятно, как щекотка. Лера приходила, мимоходом запирала дверь – рабочий день кончился. Лешечка вскакивал, чтобы уступить ей табурет, но она царственным жестом усаживала его обратно и грациозно вспархивала на стол. Так они и сидели: он за столом, она на столе, изящно скрестив ножки, пили кофе до одурения и болтали о всякой всячине – в основном о Лерином необычайном даровании и прочих ее достоинствах, обсуждали клиентов и рассказывали друг другу бесконечные байки, всегда касающиеся денег и внезапного обогащения. Эти беседы затягивали – и сами затягивались допоздна. Возвращаясь домой, Лера чувствовала себя как бы под хмельком. Ей льстила явная, но немая влюбленность этого мальчонки, влюбленность, окрашенная в тона поклонения. Он высоко оценивал ее поступки, внимательно прислушивался к словам и запоминал малейшие движения души.
