Глава 1
Белый рукав моей парадной блузки стремительно намокал, наливаясь рдяной краснотой. Я отвела кружевную манжету с ладони, и кровь – кап-кап, закапала на белый ковер. Издалека доносился дребезжащий голос Аптекаря – он любил, одеваясь, напевать какую-нибудь арию. Воображал, видимо, себя знатоком классической оперы. Как же!
– Александрин, вы готовы? – игриво вопросил он.
– Да уж, – пробормотала я. Но не услышала своего голоса. В ушах нестерпимо шумел морской прибой. Свет и тьма стремительно менялись местами. Мир струился, как песок меж пальцев, и ускользал от меня. Я собралась с силами и сказала погромче:
– У меня тут маленькая авария. Я разбила стеклянный стакан.
– Что такое?
Аптекарь быстро вышел из своей ванной и увидел меня. Заметил крупные капли крови на полу. На секунду на моложавом лице отразилась досада – осознание, что сегодня мы никуда не пойдем. Что давно запланированное посещение премьеры и парадный ужин в ресторане отменяются. В эту минуту Аптекарь был даже похож на нормального человека. Но уже через мгновение он снова стал Аптекарем – тем, кто всегда знает, как следует поступить.
– Александрина, что с твоей рукой? Как… Ирина Давыдовна! Аптечку сюда быстро!
…Грохочущий шум прибоя в ушах. Печет затылок жаркое солнце. Мамочка, можно мне теперь купаться? Подожди, моя хорошая, погрейся еще немножко на солнышке, поищи красивые камешки. Округлый камешек с дырочкой – куриный бог, найти его, говорят, к счастью. Я нахожу целых два, гладкие, облизанные морем голыши-малыши. Задыхаясь от радости, бегу к маме. Солнце слепит глаза, я с разбегу влетаю в бушующее море. Повсюду соленая вода, она накрывает меня с головой. Я рвусь на берег, но волна, нахлынув, снова сбивает с ног и тащит за собой. Я кричу, я задыхаюсь…
– Тихо, тихо, детка…
Ночь. Слабо горит светильник в изголовье кровати.
– Хочешь пить?
У меня во рту все еще держится горько-соленый привкус морской воды.
– Да.
Ирина подает мне фарфоровую чашку. Чашка тяжелая, Ирина поддерживает ее снизу. Я жадно пью теплую воду со слабым лекарственным привкусом. В нем ощущается близкое присутствие Аптекаря.
– Только что заходил на минутку, – говорит Ирина в ответ на мой невысказанный вопрос.
«На минутку». Разумеется, он слишком занят для того, чтобы посидеть рядом с приболевшей дочерью. Ну ничего, со мной Ирина. Ирина – верный друг.
Моя правая ладонь туго забинтована. Она похожа на толстенького запеленутого младенца. И так же противно ноет.
– Что тебе снилось? Ты смеялась во сне. Или плакала? Я не поняла.
– Мне снилось море, – сказала я, садясь на постели. – Ты не знаешь, мы ездили на море? Когда была жива мама?
Ирина с нами очень давно – мне кажется, она была всегда.
– Не знаю. Возможно. Хочешь поехать на море? Я скажу отцу завтра же.
– Не надо.
Я знаю, чем кончится этот разговор. Аптекарь, разумеется, отправит меня на море. И заодно припомнит, что сам давненько не отдыхал. Мы поедем вместе, будем жить в самом дорогом отеле, в люксе с двумя спальнями, лежать на пляже с восьми утра до половины одиннадцатого, ходить ужинать в правильные рестораны, ездить на скучнейшие экскурсии и покупать сувениры, которые мне некому дарить.
И от близости моря, от его свободной стихии мне станет только хуже.
– Не очень. Может быть, потом. Сейчас я, пожалуй, немного посплю.
– Спи, девочка. Отдыхай…
Наутро из-за туч выглянуло солнце. Это был новый день. И сейчас уже невозможно поверить в то, что именно пугающая перспектива этого нового дня заставила меня вчера вечером так стиснуть в руке тонкий стакан, что он разбился и осколки распороли мне ладонь глубоко, почти до кости. Наш домашний доктор Павкин наложил мне семь швов. Павкин был суровый старик, пахнущий простым одеколоном. Он спросил, как произошло несчастье.
– Случайно. Я взяла стакан воды, чтобы полить цветы. Запнулась о загнувшийся край ковра, и тонкое стекло лопнуло.
По лицу Павкина я видела, что моя наивная ложь не возымела эффекта.
– Ага, ага. А с чего вам, прекрасная барышня, вздумалось поливать цветочки, когда вы уже были вполне парадно одеты для похода в оперу?
– Припомнила, что давно этого не делала, – ответила я.
И преувеличила. Я никогда в жизни не занималась цветами. Несколько растений, озеленявших мою девическую спальню, всегда поливала Ирина Давыдовна.
– Положим, положим, – пробормотал Павкин.
Я видела, что он мне не поверил.
– Александрина, я умею хранить секреты. Иначе я бы не работал на вашего отца. И вы можете быть со мной откровенны. Вам нужна помощь? Психологическая?
Я покачала головой.
Чем бы мне помог проницательный старик Павкин? Что он мог для меня сделать? Назначить визит к психологу? Выписать успокоительные таблетки, произведенные концерном, принадлежащим моему отцу? Прописать морские купания – в обществе, разумеется, моего отца? Вот вроде бы и все варианты.
Все же у меня небогатое воображение. У Павкина родилась блестящая идея, которой я не могла даже предположить. Но об этом я узнаю позже.
Наутро раненая рука болела, но не очень сильно.
Не душераздирающе.
Я приняла душ, оделась и спустилась к завтраку.
Мы с Ириной любили завтракать в кухне.
Аптекарь признавал только столовую. Он восседал за огромным столом, накрытым кумачовой бархатной скатертью. В старых кинофильмах за такими столами заседал Совет народных комиссаров. Когда я проходила мимо, то увидела крошки на скатерти – Ирина Давыдовна еще не успела смести их специальной серебряной щеткой. По утрам Аптекарь любил поесть плотно – не меньше двух кусочков хлеба, подсушенных, но не подгоревших, овсяная каша, яйца, сок.
– Подкрепишься как следует, и вперед – к великим делам! – говаривал Аптекарь.
Как-то он решил приучать меня к ведению домашнего хозяйства. Приказал даже – разумеется, это звучало, как просьба, но, по сути было, конечно, приказом, – чтобы я готовила ему завтрак. Я преуспела. Через пару дней могла вполне сносно поджарить яичницу-глазунью и приготовила к обеду целую сковороду огромных черных котлет. Аптекарь умилился, и я, воспользовавшись этим, прекратила свои кулинарные экзерсисы. Очень вовремя – овсяная каша в моем исполнении жуткая гадость!
Ирина Давыдовна пила кофе на своем любимом месте у окна. Она так часто сидела, глядя на дорогу. Как будто ждала кого-то. Или, быть может, наоборот – мечтала уйти из этого дома?
– Я сама налью, – предупредила я ее, чтобы она не вставала.
