— Я не переживу вашей кончины! — зарыдала она.
Пришлось утешать горничную, и теперь ради ее спокойствия мне
приходится лежать вечером при свете прожектора. Ей-богу, я все больше и больше
прихожу к выводу, что наша Ленка, тоскующая сейчас со сломанной ногой в
больнице, не самый плохой вариант домработницы. Да, она мерзко готовит, плохо
убирает, ворчит по каждому поводу и никогда не записывает фамилии тех, кто
звонит по телефону в ваше отсутствие. Зато она не мешает вам жить. Муся же
безупречна со всех сторон. Перед телефоном у нас теперь лежит блокнот, где
корявым почерком написано: «12 числа, месяц февраль, звонил Рогов Константин
Борисович, хотел поговорить с Элеонорой. Цель разговора: не сказал». Но почему
же мне кажется, что с Ленкой жить комфортней? Нет, человек неблагодарное
животное, чем лучше ему делаешь, тем хуже он к вам относится.
Заперев тщательно дверь (кстати, до появления в нашем доме
Муси я никогда не пользовался ключом, Ленке и в голову не приходило ворваться в
мою спальню, а Муся вполне способна влететь сюда и начать подтыкать одеяло), я
мирно сел в кресло, слегка приоткрыл окно и начал курить, слушая радио. Шла
передача, посвященная музыке.
— Как ты относишься к группе «Мармелад»? — гнусаво
спросила ведущая.
— Прикинь, Маньк, — ответил гость, — эти
козлы из «Мармелада» считают, что лабухают музыку! Да это отстой! Не вставляет
она меня! Козлятина!
— Ну ты ваще и злой, — восхитилась диджей, которую
гость без особых церемоний величал Манькой, — прям весь зашился! А вот Петька
из «Мармелада» говорит, что ты, Пашка, говнюк!
— Забил я на его слова, — фыркнул Пашка, —
плюнул и растер. Я говнюк? И … со мной! Только Петька кто? Педрила! Ваще у нас
одни педики на сцене, только я мужик! Девки, слыхали? Все ко мне!
Из динамика понеслись довольное, визгливое хихиканье ведущей
и густой хохот гостя.
— Ну ты, блин, Пашка, приколист, — восторгалась
диджей, — я просто описалась!
— Памперсы на эфир одевай, — ржал очень довольный
собой Пашка.
Я не стал слушать, чем закончится эта восхитительная
передача, и выключил приемник. Наверное, я начинаю стареть. Один из признаков
утраты молодости — это заявление: «В мое время молодежь была иной». А и правда
иной! Впрочем, и радио вещало по-другому. Вышеупомянутых Маньку и Пашку в
приснопамятные советские времена не допустили бы к микрофону даже на пушечный
выстрел. Да и прямых эфиров тогда не было. Хотя и раньше случались разные
казусы, смешные оговорки и нелепицы.
Я, будучи одним из редакторов толстого журнала, подрабатывал
на радио, писал для эфира обзоры литературных новинок и частенько появлялся в
большом мрачно-каменном доме на Пятницкой улице. Очень хорошо помню одну
замечательную историю.
В те годы все материалы, которые предстояло озвучить в
эфире, обязательно проходили цензуру и тщательную проверку. Читало их огромное
количество народа: редактор, зав. отделом, завершал цепь проверяющий, так
сказать, «свежая голова». Человек, озвучивавший текст у микрофона, не имел
права добавлять никакой отсебятины, как напечатано — так и читай. Отступившему
от этого правила грозило увольнение. Сейчас, когда диджеи высказывают все, что
у них на языке, трудно себе представить, в каких жестких рамках работали в
коммунистические времена их коллеги.
Так вот, придя в очередной раз на Пятницкую, я столкнулся с
Колей Мамоновым. Бледный Николаша трясущейся рукой хлебал из мензурки
валокордин.
— Что случилось? — испугался я. — Врача
позвать? Сердце прихватило?
Мамонов навалился на меня:
— Пошли покурим, сейчас расскажу.
Мы пришли в курилку, и он выложил дивную историю. Он в числе
прочих готовил передачу на тему религии. В те времена это была обличительная
программа с девизом «Бога нет». Но Николай человек верующий и старался по мере
сил делать программу хорошо. Он придумал хитрый ход, рассказывал весьма
подробно эпизод из Библии, растолковывал его, а потом бросал вскользь фразу:
— Вот как церковники оболванивают простых людей.
Самое интересное, что ему все сходило с рук. Так вот,
написав текст очередной передачи, Николя отнес его машинистке. Там была фраза:
«Входит служка, отдает митру архиерею». Для тех, кто не знает, поясню: митра —
это такая шапка, часть облачения архиерея.
Машинистка то ли не разобрала почерк Николаши, то ли
опечаталась, но к редактору текст отправился в таком виде: «Служка отдает литру
архиерею». Редактор возмутился и исправил текст: «Служка отдает архиерею литр
водки». Бумажка пошла по кругу дальше и добралась до главного проверяющего. Тот
сначала раскричался:
— Пошлятина, такое нельзя выдавать в эфир! — Но
потом успокоился и заявил: — Впрочем: обличение пьянства в среде попов хорошая
тема, только мне не нравится слово «литр». — Он схватил ручку, и фраза
приобрела такой вид: «Служка отдает чекушку водки архиерею». Затем на текст
легла виза, и бумажонка, совершив круг, вернулась к Николаше. Тот, схватившись
за сердце, увидел, как слово «митра» было сначала превращено в «литру», потом
трансформировалось в «литр водки», затем стало «чекушкой». Главного редактора
не было на работе, пока текст «шел» к Николя назад, начальство убыло на очередное
совещание. Совершить обратное превращение «чекушки» в «митру» мог только
верховный главнокомандующий на радио. Бедному Николаше по правилам надлежало
записать для эфира безумную фразу про архиерея и бутылку «огненной воды».
Мамонов мучился, переживал, но в конце концов нарушил предписания и прочел
предложение в первозданном варианте. Честь архиерея была спасена. Интересно,
сколько бы минут сумели проработать при прежних порядках на радио самозабвенные
грубияны Маня и Паша? Да, я определенно старею, вот уже начались
ностальгические воспоминания о молодости…
— Ваня, вставай, — раздалось в комнате.
Я рывком сел и пару секунд очумело смотрел на часы. Наконец
я понял: семь утра. Заснул я вчера просто мгновенно.
— Ваня, — стучала в мою дверь Нора, — быстро
открывай, ну сколько можно спать?
Я вскочил, накинул на себя халат и распахнул дверь. С
недовольным видом Элеонора вкатилась в комнату.
— С каких пор ты решил баррикадироваться? —
сердито поинтересовалась она.
— Ну… Муся…
— Ясно, — оборвала меня Нора, — можешь не
продолжать. Так, я все поняла!
— Вы о чем?
— Знаю, вернее, предполагаю, где Ирина! —
торжествующе заявила Нора. — Осталось уточнить мелкие детали. Немедленно
поезжай в «Голубое солнце», там…
— Сейчас семь утра, — осторожно напомнил я.
