— У Иры был кавалер?
Фира развела руками.
— Понятия не имею. Могу лишь сказать, что она проявила
себя как благородный, порядочный человек. Сеня ужасно переживал, когда Ира
пропала, позвонил мне и, чуть не плача, спросил: «Ира не у тебя?» Когда с
Катюшей случилось несчастье, он даже не вздрогнул, буркнул лишь: «Дурная
материнская кровь, моего ничего нет», — а из-за Иры убивался. Бедная,
бедная девочка. Небось ее мерзавцы убили, польстились на драгоценности и
хорошую одежду. Сеня Ире ни в чем не отказывал, баловал, обвешивал золотом, он
считал ее своей настоящей дочерью, а Катю не любил.
Разговор иссяк. Следовало откланяться и уходить. Но я никак
не мог заставить себя встать с дивана. Фира смотрела на меня прекрасными
бездонными глазами. В них застыло спокойное ожидание. И тут я, ощущая себя
полным идиотом, почувствовал, как к моим щекам приливает кровь. Покраснев,
словно глупый подросток, я совершенно неожиданно произнес.
— Фира, если вы сегодня свободны, мы могли бы пойти в
ресторан или в Большой зал консерватории на концерт.
Госпожа Базилевич мягко улыбнулась, в ее лице не
промелькнуло ни малейшего удивления, очевидно, она давно привыкла к тому, какое
впечатление на мужчин производит ее красота. Но она не успела мне ответить.
Дверь класса приоткрылась, и в щель заглянул маленький, тощенький мужичонка
самого плюгавенького вида.
— Фира, — пропищал он, — извини, мне надо
ехать к Левушке, тебе придется одной домой отправляться.
— Надо так надо, — спокойно ответила Фира, не
выказывая ни малейшего недовольства, — не волнуйся, милый!
Тщедушное существо кивнуло и исчезло. Я пребывал в состоянии
легкой растерянности, вновь повисло молчание.
— Больше спасибо, — нарушила томительную паузу
Фира, — но я замужем и не могу принять ваше предложение.
Я постарался сгрести в кучу все самообладание. Замужем? За
этим сушеным кузнечиком? Однако каким образом сей невзрачный тип сумел окрутить
такую женщину? Надо было уходить, и тут я от растерянности ляпнул уж
совершенную глупость:
— Ну я же не предлагаю вам развестись. Просто сходим
куда-нибудь, и все.
Фира снова мягко улыбнулась:
— Спасибо, но я очень люблю своего мужа, и мне приятно
проводить досуг лишь с ним!
Очевидно, на моем лице отразилось горькое разочарование,
потому что Фира быстро добавила:
— Иван Павлович, вы очень привлекательный мужчина и обязательно
найдете женщину, которая вас по достоинству оценит.
Внезапно я совершенно по-детски спросил:
— Вы полагаете?
— Всенепременно, — кивнула Фира и коснулась своей
ладонью моего плеча, — я точно знаю!
Тут дверь снова распахнулась, и появилась группа детей,
одетых в странные черные костюмы с белыми пятнышками.
— Эфирь Яковлевна, — заныли они, — мы вас
заждались.
— Сейчас, крошки-доминошки, — улыбнулась
Фира, — можете пока готовиться, а я гостя провожу.
Пришлось мне встать и нехотя двинуться к двери.
Дети, шушукаясь и толкаясь, выстроились изломанной линией.
— Что они будут делать? — спросил я.
Честно говоря, мне хотелось использовать любую возможность,
чтобы задержаться хоть на пару минут.
— Мы готовили выступление, — охотно объяснила
Базилевич, — в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашей
школы. Это танец «Домино».
— «Домино»?
— Ну да! Видите — дети изображают костяшки. Очень
симпатично получается!
— Какая интересная идея! — восхитился я. — Вы
гениальный педагог!
— Что вы, — смутилась Фира, — я всего лишь
самый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живые
шахматы играли еще во времена Римской империи.
— Надо же! — кивнул я. — Никогда не слышал о
таком.
— Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова
«Люди и игры», — посоветовала мне Фира, — вот там об этом подробно
написано. — Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала: —
Итак, танцуем!
Глава 30
Нора забрала у меня диктофон и велела:
— Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!
Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси и
Ореста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, все
идет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки,
потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мне
малы.
Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидев
на своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведь
неизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайлович
самой важной своей задачей считают «откармливание» хозяев. Хотя они же не
привязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказаться
от ужина…
В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив тихо радио,
начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются,
парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку или
вообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинают
изливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволей
приходится есть.
Вообще говоря, своей пламенной заботой они довели нас с
Норой почти до безумия. Никогда бы не подумал, что это возможно. Вот сейчас я
вошел в комнату и увидел, что Муся расстелила мне постель, взбила подушку, а на
одеяло положила теплую фланелевую пижаму, кстати, сие ночное облачение она
купила лично. Я, извините за интимную подробность, предпочитаю спать в чем мама
родила. Мне неудобно в куртке и брюках лежать под одеялом, к тому же жарко. На
мой взгляд, лучше иметь теплое одеяло. Но у Муси имелось свое мнение по этому
поводу, и она, не поленившись, сгоняла в магазин. Теперь мне предписывается
спать в пижаме. Радует лишь то, что Муся не приобрела для меня ночной колпак и
ночной горшок. Еще она удалила из моего ночника двадцатипятиваттовую лампочку и
ввернула туда более мощную. Я люблю вечером читать в полумраке. Но Муся пришла
в ужас:
— Вы испортите глаза!
Я попытался отшутиться:
— Ну сколько мне еще осталось! На мой век этих глаз
хватит.
Сказал и горько пожалел об этом. Муся моментально захлюпала
носом.
